Искры гнева - [54]

Да, она, его милая Одарка, знает, с кем он дружит, и она, конечно, поймёт, что он должен быть и сегодня там, где будут его друзья. Но расскажи ей — начнёт беспокоиться, переживать за него. Ведь из этих ночных походов можно и не вернуться… Тем более после сегодняшнего ночного налёта он пойдёт не домой, а отправится в дальнюю дорогу.

"Нет, не буду ей ничего говорить…" — решил Григор. Но от этого ему легче не стало. Его угнетало, что он вынужден скрывать сбои дела от самого дорогого ему человека…

Небо на востоке ещё не розовело. Оно было по-прежнему чистым, усыпанным звёздами. Но Григор решил — пора. Он попрощался с Одаркой, поцеловал сонного Петрика и вышел в ночь.

Дорога повела его через выгон в направлении соляного промысла. За городком Григор миновал подворья "таможенной избы", воловни и очутился в бахмутских зарослях. Направление взял к невысоким, но даже и ночью издали заметным двум берёзкам — условному месту встречи.

С небес сеялся тихий мерцающий блеск и топил в серебре всю землю. То, что днём было обычным, сейчас казалось почему-то каким-то сказочным, таинственным. Может быть, потому что Григор сам шёл на тайное дело…

Якима он застал уже около берёз. Вскоре явился и Семён. Ещё издали, из оврага, он прокричал филином, затем вблизи прострекотал, словно настоящая сорока, и вынырнул на поляну: уверенный, решительный. По всему было видно, что Семён с удовольствием идёт на это ночное дело.

— Касьян там? — спросил его Шагрий.

— Там. И лошади на привязи, — ответил тихо Семён.

Григор нагнулся, вытянул вперёд руки, словно пловец, собирающийся нырять в воду, раздвинул ветви кустов и юркнул под лиственный шатёр. За ним последовали и Яким с Семёном.

Пробираться среди густых кустов было трудно. Но вскоре около Бахмутки они вышли на дорогу, что тянулась на юго-восток и вела в широкую, разделённую надвое рекою долину, окаймлённую высокими деревьями.

Через некоторое время дорога свернула в камышовые заросли. Послышалось ржание и фырканье лошадей. Их находилось здесь десятка три-четыре. Несколько лошадей было уже объезженных, а на остальных ещё никто ни разу даже не садился.

— Вон там, — указал рукой Семён и направился к одинокому развесистому, густолиственному дереву, издали похожему на огромную копну сена.

Подошли к мажаре-будке, в которой жили пастухи-коноводы — Касьян и Семён. Здесь хранились сёдла, уздечки и всякие походные и хозяйственные принадлежности.

Окликнули несколько раз Касьяна. Но тот не отзывался. Наверное, был где-нибудь далеко. А может быть, уже спал. Рядом паслись стреноженные, осёдланные кони. Семён нырнул в кусты, что маячили под горою, и вскоре вернулся оттуда с оружием.

— Пистолеты и ятаганы вам, как старшим и умеющим владеть такими цацками, — сказал он весело. — А мне больше нравится вот эта железная жердь. — И Семён подкинул на руке длинную пику.

— На такую спицу можно нанизать с добрый десяток панов, — улыбнулся Яким.

— О нет, хлопцы, — засмеялся Шагрий. — Сейчас эти господа очень толстые.

— Да, с десяток их не поместится. А жаль… — проговорил Семён и вскочил на коня.

Когда Григор, Яким и Семён отъехали, из-под мажары вылез Касьян: коренастый, худощаво-жилистый, с всклокоченной, выгоревшей на солнце бородой. Одет он был в тулуп, обут в поршни. Поднявшись на ноги, Касьян стал внимательно прислушиваться: топот копыт отдалялся и уже едва доносился сюда. Касьян вздохнул, перекрестился и снова начал прислушиваться. С болота донёсся резкий, словно простуженный, голос дергача, в кустах жалобно простонала какая-то ночная птица. Сердце Касьяна наполнилось тоской. На глаза навернулись слёзы. Касьяну было как-то не по себе, будто его только что тяжело, незаслуженно обидели.

Вдруг он решительно подошёл к мажаре, взял длинную верёвку с волосяной петлёй и побежал к табуну. Заарканив ещё не объезженного жеребца, Касьян зануздал его и в одно мгновение очутился у него на спине. Конь стал на дыбы, бешено начал бросаться из стороны в сторону, рыть землю копытами, а потом, как ошпаренный, рванулся с места. Но далеко от своего табуна он не отдалялся. Наконец, утомившись, весь в мыле, конь остановился.

Утомился и Касьян. Он соскочил с жеребца, разнуздал его и отпустил к табуну.

Измотанный бешеной скачкой, Касьян повалился на сено и тут же словно нырнул в чёрную, непроглядную тьму. Но вот тьма начала редеть, светлеть, и перед глазами Касьяна в мглистой круговерти появился едва заметный, будто припорошенный пылью, серебряный крест. Его приближала к нему чья-то заросшая рыжевато-седыми волосами рука, Касьян хорошо видел длинные грязные пальцы, которые крепко вцепились в крест. Наконец появилась и фигура богомола — высокая, в чёрном, до самых пят, монашеском кафтане. На выпяченной груди богомола лежала седая с рыжими клочками борода. Тонкий, заострённый, как клюв хищной птицы, нос свисал над плотно сомкнутым ртом. Из-под косматых насупленных бровей смотрели злые выцветшие глаза. Макушка голая, словно отшлифованная и прожаренная солнцем.

— Я знаю, ты из тех разбойников, — начал изрекать богомол тихо и даже будто бы кротко-смиренно, не осуждающе, — которые разорили воеводу Амосова. Знаю…