Искры гнева - [5]
— Такое спрашиваешь, — заговорил Гордей хрипловатым низким голосом. — А где оно теперь тихо, мирно? Места, которые мы сейчас проезжаем, называются Диким полем. А протянулося оно, это поле, от Дона по-над берегами Северского Донца, низом по-над морем, аж до Днепра, а то и дальше. Земля эта, друже, русская и будто ничья. Кто хочет, тот здесь и вкореняется: занимается хозяйством или промышляет разбоем.
— Разбоем? — переспросил Савка и вспомнил, как вечером настораживал чумаков атаман Мартын.
— Люди здесь, так сказать, со всех концов, — Гордей широко развёл руками. — Тот убежал от пана-ляха, тот от боярина московского или пана украинского. Бегут, кому стало невмоготу, кого допекло, доняло. А укрыться здесь есть где — балки, овраги, степь. Жить бы здесь вольно людям, так на тебе! Хищная татарва с Крыма набегает: рушит, палит. Молодых в ясырь угоняют, в свою проклятую Кафу, а стариков и детей мертвят. А ты спрашиваешь, опасно ли. И вот так, друже, везде около Днепра, около Северского и здесь, около Савур-могилы.
— Так мы находимся у Савур-могилы?! — воскликнул Савка.
— Три дня тому назад наш обоз проезжал недалеко от неё, — ответил Гордей и пошёл завернуть волов, которые далеко отбились от стада.
Уже второй раз в своей жизни Савка слышал об этой знаменитой могиле. Впервые он услышал о ней в этом же году, ранней весной, на ярмарке, когда старый лирник Стратин пел среди обступивших его люден, подыгрывал на лире, думу о трёх братьях, что убежали из города Азова, из турецкой неволи, как старшие братья оставили самого младшего на муку, на смерть.
Запомнилось:
И вот теперь он услышал о Савур-могиле снова. Оказывается, три дня назад они проезжали около неё, а он не знал. Но, может быть, завтра, когда взойдёт солнце, он хотя бы издалека увидит её…
Ожидая Гордея Головатого, Савка неотрывно смотрел на север. Кучевая туча, громоздившаяся недавно у самого горизонта, куда-то исчезла. Сейчас небо там было ясным и чистым. Внизу туманилась долина. Лунное сияние, стелившееся по ней, будто указывало Савке путь туда, куда он устремлялся сердцем.
Савке вдруг вспомнилось всё, что происходило во дворе кузнеца Данилы и в дороге, когда они выходили из хутора… Он вспомнил даже такое, на что тогда, кажется, не обратил должного внимания.
«Дочка, выведи, покажи хлопцам наиближайший путь степью…» — уже прощаясь, проговорил кузнец.
«Да они теперь найдут дорогу сами, учёные!..» Оксана сняла с головы белый платок, повязала цветную косынку и подала знак трогаться.
Они вышли за стены и сразу же очутились в леске, который перерезала неширокая речушка. Девушка ступила на узкую кладку, качнулась и в один момент очутилась на том берегу. Лукаво усмехаясь, стала дожидаться их.
Вслед за Оксаной пошёл Лукаш. Тонкая доска прогнулась, вот-вот переломится. Лукаш шагнул раз-другой и, не удержавшись, плюхнулся в воду. Савка был немного ловчее, но, наверное, тоже полетел бы в речку, если б девушка не подала ему свою руку.
Прикосновение её руки, казалось, обожгло Савку, пронзило всего — невидимая лёгкая волна качнула его, начала возносить, возносить…
— Вот так, дружище, — возникая внезапно из ковыльного половодья, словно из воды, проговорил Гордей. — Слышал сегодняшнее атаманское «Надо быть настороже»? Вот это «быть настороже» с нами везде: в степи около отары, в поле у плуга и на вышках-фигурах. А вспыхнет на этих вышках огонь — готовься к бою или убегай. Мы такие, что не убегаем. Даём сдачи и панам, и мурзам-баям. Забегаем иногда и в ихний Крым. Помню, как однажды с кошевым Иваном…
— С Сирком? — спросил, затаив дыхание, Савка.
— Да, с ним, друже, с ним. Хорошо попировали! Святое дело совершили, освободили из неволи многих наших людей. Навеки будет слава кошевому Ивану Дмитриевичу, навеки! — Голос Гордея повысился, зазвенел, и сам он стал будто выше, солиднее. Пистолет и ятаган, с которыми Гордей никогда не разлучался, сейчас придавали ему какую-то особенную внушительность, и сказанные им слова, казалось, взвились, кружат над степью, и всё окрест притихло, замерло, словно заворожённое, прислушивается.
Увлечённый рассказом, Савка видел и себя среди того неугомонного, отчаянного, смелого низового товарищества, был готов к поединкам, героическим подвигам. И ещё ему хотелось, чтобы рядом находился кто-либо из близких, своих. Лучше всего, если б это был Лукаш: с таким другом надёжно, ему можно во всём довериться. И он жалел, что нет сейчас здесь его товарища и он не слышит такого интересного рассказа…
А Лукаш в это время, словно оцепенелый, лежал под возом с закрытыми глазами, но не спал. Перед ним, в который уже раз, происходило всё то, что было вчера в кузнице… Вот стоит он около кузнечного меха, не спеша дёргает за верёвку, и с присадистого горна с шипением и гудением вырывается широкое, тонкое, как лезвие, пламя, брызгают золотые искры. В открытые двери кузницы Лукашу видна маленькая, с узкими окнами изба, хлев и большая, развесистая, с густыми спутанными ветвями вишня. Вдруг открылись высокие, кованные железом ворота, и во двор на лихом коне буланой масти влетела девушка. Она на скаку осадила ретивого коня, в тот же миг легко соскочила с седла и направилась в кузницу. Какую-то долю секунды удивлённо рассматривала присутствующих и, встретившись глазами с Лукашом, улыбнулась ему. А может, и не ему. Может, просто оттого, что Савка б это время неудачно ударил молотом по раскалённому железу.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.