Искра в ночи - [54]

Если получится, я отправлю письмо завтра с дороги. И напишу снова, когда уже будет понятно, спасет нас Нью-Йорк или погубит. Я не стану писать, пока не узнаю наверняка.

Наверное, даже теперь еще не поздно повернуть назад. Но это было бы слишком просто, тем более что мы уже почти добрались до места. Наверное, сейчас мне надо забыть о тебе и о доме, если я собираюсь добиться успеха.

С любовью,

Кэтрин.

15 января 1935 года

Дорогой Эллис, почти полгода прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз, и пять месяцев – с того дня, когда я писала предыдущее письмо. Наверное, это будет мое последнее письмо к тебе. Интересно, ты все еще думаешь обо мне так же часто, как я думаю о тебе? И если да, то что именно думаешь? Ты по-прежнему ждешь меня или уже обо мне позабыл? Мне кажется, время течет по-разному в зависимости от того, где ты находишься, и еще от того, уехал ты сам или уехали от тебя, поэтому я правда не знаю, что чувствуешь ты.

Я сижу у батареи в гостиной в старой квартире в Нижнем Ист-Сайде, в Манхэттене. Лицо и руки закоченели, но спине горячо, она как будто горит в огне. И все же я не могу заставить себя оторваться от источника тепла.

Мы делим комнату на пятерых. Все остальные – такие же «оки», как и мы с Бизи. Здесь у нас тесно и холодно, все ободранное и убогое. Краска отслаивается, в стенах скребутся мыши.

Я ожидала, что все будет иначе, но столько всего изменилось, столько всего произошло, и о многом так просто не рассказать. Я пыталась сдержать обещание, данное тебе и себе, и подождать до тех пор, пока не смогу сказать точно: да, я возвращаюсь домой, или нет, я никогда не вернусь. Но я так и не разобралась, что меня ждет впереди, и в самом начале дни были так плотно насыщены событиями, что я была просто не в состоянии трезво осмыслить происходящее.

Всю первую неделю, когда мы поселились в Манхэттене, шли дожди, но нам это было лишь на руку. Никому не хотелось лишний раз выходить на улицу, под проливной дождь, так что я первая откликнулась на объявление «Требуются работницы» в местной прачечной. (Здесь очень сложно найти работу.) Я поспрашивала по округе и в тот же вечер сняла угол в этой квартире: часть гостиной, которую мы делим с тремя другими жильцами, отгородившись от них простынями, – где мы и живем по сей день.

Каждый день я работала до упаду (а ты знаешь, что к труду я приучена с детства и никогда не чуралась тяжелой работы). Тем временем Бизи не стало лучше… Ей стало хуже.

Как только мы обустроились, я потратила те немногие деньги, что у нас оставались, чтобы сводить ее к врачу в Больнице Милосердия. Он сразу сказал мне в чем дело: пыль так сильно повредила ей легкие, что мокрота уже не отходит, и все вредные вещества остаются внутри. Вот почему ей так плохо, хотя мы давно уехали из дома.

Врач сказал, что со временем Бизи сможет поправиться, но надо следить, чтобы не было температуры. Жар означает инфекцию. Он сказал, если у Бизи поднимется температура, ее нужно будет немедленно везти в больницу. Сейчас же ей необходим отдых, здоровое питание и свежий воздух – в Нью-Йорке этим рекомендациям следовать сложно.

Тем же вечером я написала маме. Просто коротенькое письмо, чтобы сообщить ей, где мы и что у нас все в порядке, и попросить передать это тебе. Но я не стала писать, что сказал врач. Сейчас, по прошествии времени, я уже и не знаю, правильно ли поступила, что ничего ей не сказала. И извиняться я тоже не стала. Я все еще злилась; и эта злость пересилила чувство вины. Да, я по-прежнему чувствую себя виноватой, что уехала, ничего никому не сказав. Но опять же, если бы она знала, что мы собрались уезжать, она никогда бы нас не отпустила.

В первые недели в Нью-Йорке самым большим потрясением для нас стало отсутствие неба. Здесь ты его не увидишь, пока специально не задашься целью – может быть, ты это помнишь. Даже сейчас я смотрю из окна на кирпичную стену напротив. Как человека, который вырос среди необозримых просторов, меня это смущает и даже немного пугает. И я никак не могу привыкнуть к окружающей каменной серости.

Но есть и хорошие стороны: электричество здесь явно не экономят. В городе так много света, что можно подумать, мы живем внутри созвездия. И театры, и музыка, и развлечения… Люди так жадно поглощают жизнь, словно ее скоро не станет. Можно всю ночь не ложиться спать, и никому нет до этого дела. Можно делать практически все, что угодно, и никому нет до этого дела; ощущение такое, как будто даже господь бог не разглядит тебя в этой толчее. Нью-Йорк – это место, которое разбивает тебе сердце и одновременно кружит голову.

Когда мы только приехали, временами здесь было так холодно, что, клянусь, я буквально физически ощущала, как кровь стынет в жилах и превращается в лед. Я думала, что в Канзасе бывают морозы, но этот холод не идет ни в какое сравнение с тоннелями каменных улиц, продуваемых студеным ветром. А когда осень закончилась и началась зима, Бизи сделалась уже совсем вялой, и ей стало хуже. Это сводило меня с ума: как будто держишь в руках крошечный огонек чужой жизни, самой дорогой тебе жизни, и надо как-то его сберечь, а тебе даже не на кого опереться. Не к кому обратиться за помощью. Мне постоянно казалось, что у меня в животе полыхают раскаленные угли.