Искра - [2]

Все дети Ворона его провожали. Ранняя Заря одна стояла в стороне, отвернув от ветра лицо. Думала, что будет теперь. Чем будет кормить дитя — да какое дитя, сына огня! И кто из мальчика сильного охотника и воина воспитает — без отца. И как сможет эта искорка жизни защитить целый народ.

Ей самой защита нужна.

Стояла Ранняя Заря в стороне, сама себя обхватив руками. Неподвижно — только иногда слёзы пальцами снимала с ресниц.

Но после похорон к ней в пустой тордох, покрытый потёртыми шкурами, Тальник зашёл. Брусок чая принёс, оленью ногу и жира горшочек. Молча положил на поставец, к очагу. Ранняя Заря взглядом поблагодарила его — поняла.

Люди к ней приходить стали. Приносить мясо, жир, юколу, тальниковые прутья для растопки. И смотрели на неё с надеждой — потому что стало в стойбище у Круглого Озера неуютно.

То увидит припозднившийся путник, как клубок огня с чёрного неба в озеро слетит, в воде с шипением исчезнет.

То крохотная рука с чёрными коготками выхватит у женщины драгоценную иголку из-под самого носа и пропадёт под пологом: как теперь жить без иголки? В шкуры завернуться, тальником перепоясаться?

То в тихой морозной ночи завизжат, залают собаки — и взвоет что-то непонятное, не звериным, не человеческим голосом. А наутро увидит охотник у самого своего тордоха ужасный след — будто сухие кости ступни впечатались в наст.

Всем ясно, что беда так и бродит вокруг. А прогнать её некому: коль вдруг заглянет простой человек без шаманского вдохновения в мёртвые пустые глаза твари из Нижнего мира — быть большой беде. И не только для него самого.

Железный Топор всё-таки решился сородичам помочь. Вьюжной ночью в бубен стучал, пел что-то невнятное. Пытался духов к себе призвать — и, видимо, кто-то пришёл: и грохот бубна, и песня оборвались резко, вдруг, и жена Железного Топора завизжала пронзительно.

Сквозь свист вьюги услышали всё это соседи. Прибежали. Увидали, что лежит Железный Топор головой в очаге, волосы тлеют, а жена его у полога сидит, прядки своих волос на пальцы наматывает и выдирает. Так и пришла первая серьёзная беда. И оттого решились дети Ворона позвать Гнуса — пусть будет какой-нибудь шаман, всяко лучше, чем совсем никакого.

А Гнус не особенно торопился. Но всё же приехал. Приехал — и тут же всем детям Ворона напомнил, что с Тихой Птицей не ладил и стойбище его не любит.

— Жадные вы, Вороново отродье, жадные, — сходу сказал. — И несправедливые. Заставили меня от устья Песцовой реки сюда добираться в самую метельную пору — а что за это дадите? Оленя? Стоило мне трудиться из-за оленя! На похороны Тихой Птицы не позвали меня, подарков не прислали, да и сейчас жмётесь — а я должен всё бросить, вас спасать? Хорошо придумали, хорошо!

Тальник заикнулся:

— Дык это… Перемогались, сколько могли… И это… найдём, что подарить.

Гнус у костра уселся, большой, косматый, коса поверх парки, одна сторона лица — в чёрно-синих змеях татуировки, щурится недобро. Могучий шаман, все говорят. И все боятся — но, быть может, и твари из Нижнего мира боятся его?

— Устал я, — сказал, — и медведи мои устали. Накормите их. Тогда говорить буду.

После сидел, юколу ел, жир тёк по подбородку. Дети Ворона смотрели на него с надеждой. Гнус поднял глаза, усмехнулся:

— Вокруг тордоха Железного Топора — следы видел. Знакомые следы. Брошенные духи Тихой Птицы вашего дурня сожрали — нечего было за бубен хвататься. Они же и по стойбищу рыскают. Добрый был Тихая Птица, а духов своих вам на память оставил. На долгую память.

Кто-то из стариков спросил — и голос сорвался:

— А Ранняя Заря-то?..

— Владыку Верхнего мира молите, чтоб девка родилась у Ранней Зари, — хохотнул Гнус. — Потому что парня бродячие духи в колыбели удушат. Чтобы вы не думали, будто невесть какой герой может родиться у жалкой бабы из захудалого рода. И видеть на камлании её не хочу — медведи Тихой Птицы её запах ищут.

Плечи у стариков опустились, спины согнулись. Погасла надежда, как искра в снегу.

Только Тальник снова подал голос:

— А ты — ты-то бродячих духов не отгонишь? Не придушишь? Чтобы младенцев наших не трогали?

Гнус глянул насмешливо:

— Сами вы на Тихую Птицу полагались — сами и разбирайтесь. Или шамана с берега моря зовите, может, согласится он за бешеными медведями гоняться. А я ради вас в Нижний мир спускаться не стану — обидели вы меня.

И больше старикам уж сказать было нечего. Только Брусника, крепкая старуха, сильная, с жилами, как у оленихи, старуха, что отродясь никого не боялась ни в Срединном мире, ни в Нижнем, затаила мысль.

Это она, потом, когда подарок собирали для Гнуса, ничего не дала и мужу своему, Бурому Моржу, не позволила, хоть и были у того припрятаны песцовые шкурки. Не дала, да ещё сказала:

— За что бы? Приехал Гнус, ткнул словами в Нижний мир, как палкой — в муравейник, а собирать мурашей нам оставил.

Камень на это только головой покачал:

— Дык, беды бы от Гнуса не было…

А Брусника только фыркнула:

— От всех бед не откупишься! — и в тордох к Ранней Заре пошла. Одна.

Сидела Ранняя Заря у еле тлеющего очага — и капельки слёз на её малице повисли, как бисер. И Брусника в спину её ткнула: