Искра - [14]

— Конечно, сумеречные медведи — опасные твари, и бродячие келе — тоже на пискучих мышат не похожи… но опасаться тебе надо людей. Гнуса надо опасаться — и сородичей. Вдохновение у тебя — больно заметное, сильный ты шаман, а шаманская сила — угроза. Как бы ты её ни явил — будут тебя бояться, Искра.

— Я же никого не пугал, — удивился Искра. — С чего бы бояться меня?

Поднёс Копьё к трубке уголёк, выдохнул дым. Проговорил медленно:

— Ты, Искра — как нож. Можно ножом злой нарыв разрезать, чтобы яд выпустить — а можно перерезать горло. Но когда глядит простой человек на нож, он про злой нарыв не вспомнит — он лишь то в уме держит, что можно нож под ребро всадить.

— Но ведь благодарили меня сородичи, — сказал Искра. — Я бродячих келе отвадил, боль выгоняю из тех, кого она мучает…

Посмотрел Копьё на него — сурово и грустно:

— Видно, послан ты мне судьбой вместо сына… да лучше бы ты плохим охотником был, чем хорошим шаманом. Лучше бы дурачком был, чем умным не по годам.

— Не умён я, — сказал Искра. — Не понимаю.

— Хоть бы Ворон тебе помог никогда не понять, — сказал Копьё и больше уж ничего не добавил.

Тогда Искра так и не разобрал, что Копьё ему сказать хотел. И жил, как и прежде жил — без оглядки. Если мог злой нежити кривые когти разжать и вырвать из них человека или оленя — разжимал и вырывал. Слава о нём по тундре пошла — а Искре не до славы.

Не найти ему было такую нору, чтобы через неё в Нижний Мир спуститься, не оставляя в Срединном человеческую плоть. Думал он о тордохе из человеческих кож на берегу Песцовой реки — и было ему от тех мыслей тоскливо и горько.

А дети из стойбища Ворона Искру играть не звали — и сами игры прекращали, когда он подходил. И посматривали на него со страхом: выглядит мальчишкой, тринадцатая зима пошла — но великий, великий шаман, сумеречных медведей Тихой Птицы унаследовал он. Не разозлить бы, не обидеть бы — большая беда может случиться.

Так слова Копья — невесёлые — начали потихоньку сбываться.

Перед великими холодами взял Копьё Раннюю Зарю в жёны. Рад был Искра, названым отцом Копьё считал — но после свадьбы почему-то почувствовал себя совсем одиноким. Порознь были у него и мать, и Копьё — но вместе оказались друг у друга, а у Искры никого не стало.

Уходил он ночами в метельную круговерть — мороз щёки жёг — обнимал снежного медвежонка, верного товарища. Ледяная корка на снежной шерсти от слёз шамана таяла.

Встала сила шамана между Искрой и сородичами стеной от земли до неба.

* * *

Счастлива была Ранняя Заря — не замечала, что сын-шаман на людей словно из Нижнего Мира смотрит. Но Копьё заметил — младшего товарища-Искру успел узнать хорошо. Решил он ту стену между шаманом и Срединным миром радостью растопить: когда стали дети Ворона в средизимнюю луну на ярмарку собираться, в Светлый распадок, позвал Копьё Искру с собой.

Услышал Искра про ярмарку — ушам не поверил. От его радости семь стен бы рухнуло. Собираться Копью помогал — под руками у него путался, как щенок. Задыхался от восторга. Всё спрашивал — удержаться не мог: и нож с резной рукоятью на шкурки выменяем? И заморское ружьё, что пулями бьёт… ну не выменять, так хоть взглянуть на эту невидаль, поглядеть, как стреляют из него? И аркан на спиленные рога за приз кидать будем? И цветных бус с бисером матери привезём? И оленьи бега посмотрим? От радости щёки у Искры горели, как брусника.

И Копьё порадовался: «Хитрый я человек! Всю жизнь ему осветил, словно факелом — ярмаркой, точно стрелой, в цель попал!» Не было у него шаманского предвидения, не то — не чересчур радовался бы.

Когда уезжали Копьё и Искра в Светлый распадок, медведей своих Искра к материному тордоху привязал, наказал мать сторожить, злую нечисть отгонять. А метельный медвежонок, верный товарищ, преданный келе, что кровь и слёзы Искры пил, за нартой побежал — за другом своим и хозяином.

Видел Искра за нартой его следы — пятнышки тени на белом снегу — и улыбался: вот же удивительный медвежонок! Привязался к шаману не как келе, а как собачонка из костей, мяса и крови. Чудные дела!

Но больше он думал о ярмарке.

Прекрасная ярмарка была в Светлом распадке.

Раскинулась от скал и до скал, словно громадное стойбище. Над тордохами пучки красной шерсти на ветру вьются, на шестах деревянные фигурки келе висят, надутые и раскрашенные пузыри из птичьих зобов ветер тянет вверх. Целое стадо оленей поодаль ягель себе добывает из-под снега: всё стадо — приз для победителя оленьих бегов. Людей столько, что снега не видно. Купцы под навесами товар разложили, тут сокровища меняют на другие сокровища, курят, беседуют, играют, пьют водку и чай. Свежесваренная оленина дымится в котлах. Дети — счастливцы, которых на ярмарку взяли — бегают с визгом. Сытые псы у тордохов лежат.

Забыл Искра, что он — шаман. Думал, что он — богач, что и у него шкурки на обмен есть, что праздник наступил. От радости жарко было щекам.

Не стал Копьё его удерживать. Праздник — так пусть будет праздник.

Выменял Искра заветную вещь — нож из хорошей стали, рукоять из кости морской коровы вырезана, в виде оленя, что в беге рога закинул на спину, стремительный. Ложится рукоять в ладонь, словно врастает. Ножны красным бисером вышиты. Лучше, чем давняя мечта — не нож, а сполох в ладони.