Исключительные - [11]

— Я привезла с собой сегодня старого друга, который оказался поблизости. Завтра вечером ему предстоит выступить на фолк-концерте в Тэнглвуде. Я бы хотела пригласить его сейчас на сцену. Барри, поднимешься? Барри Клеймс, ребята!

Под аплодисменты вышел и встал рядом с ней, с банджо на ремне и бородатый, как терьер, фолк-певец Барри Клеймс, в 1960-е участвовавший в трио The Whistlers и, так уж вышло, летом 66-го бывший мимолетным бойфрендом Сюзанны.

— Привет, парни и дамы! — крикнул он толпе.

Хотя все музыканты The Whistlers на концерты и фотосессии для обложек альбомов надевали фуражки и водолазки, Барри, уйдя в самостоятельное плавание и выпустив в 1971 году сольный хит про Вьетнам, отказался и от кепки, и от водолазки, зачесывая волнистые каштановые волосы за уши и нося мягкие клетчатые рубахи, в которых он был похож на тихого альпиниста. Он скромно помахал обитателям лагеря и заиграл на банджо, а Сюзанна поддержала его своей гитарой. Два инструмента слились, потом стыдливо разошлись, потом опять соединились и, наконец, выдали вступление к фирменной песне Сюзанны. Она начала петь — сначала негромко, затем мощнее:

«Я гуляла по долине, я бродила по траве,

Разобраться не могла, ну чем не пара я тебе.

Ты хотел такую, как она?

Только это на сердце твоем?

И молишься, чтоб ветер нас разнес…

Чтоб не быть… вдвоем…»

После концерта, который был полон чувства и тепло воспринят, все стояли толпой и разливали розовый пунш из большой металлической чаши. У поверхности пунша вились крохотные плодовые мушки, но никто толком не мог разглядеть остальных букашек в опускающейся темноте. В то лето было проглочено несметное количество насекомых: мошкара попадала в чаши с пуншем, в салаты, даже проникала на вдохе в раскрытые рты спящих. Сюзанна Бэй и Барри Клеймс общались с обитателями лагеря. Два старых друга, бывшие любовники, крутясь в толпе подростков, выглядели счастливыми, раскрасневшимися, естественными — матерые хиппи, к которым обращались почтительно.

— А где Джона? — спросил кто-то.

Одна девушка сказала, что слышала, как он ускользнул во время концерта матери и ушел в свой вигвам, жалуясь на тошноту. Несколько человек заявили, что стыдно ему плохо себя чувствовать в эту ночь всех ночей. Глядя на Сюзанну, нетрудно было понять истоки изящной красоты Джоны, хотя в мальчишеском облике она выглядела более неуклюжей и неясной. Жюль ощущала волнение и оторопь, стоя неподалеку от матери Джоны.

— Никогда не была рядом со знаменитостью, — шепнула она Итану, зная, что звучит это провинциально, но не волнуясь из-за этого. С Итаном она уже не напрягалась. И с Эш тоже. Жюль все еще поражалась, что такая красивая, изысканная, утонченная девушка из ее вигвама предпочитает проводить столько времени с ней, но их дружба была неоспоримо легкой, открытой и настоящей. Ночью Эш частенько присаживалась у кровати Жюль, прежде чем отправиться спать; иногда они так долго шептались при выключенном свете, что остальным девчонкам приходилось шикать на них, пока они нехотя не расходились.

Теперь, после концерта, Итан потягивал пунш, как бренди из бокала, а закончив, бросил бумажный стаканчик в корзину для мусора и опустил руку на плечо Жюль.

— Сюзанна так грустно поет «Нас ветер разнесет», — прошептал он.

— Да, действительно, — согласилась Жюль.

— Сразу задумываюсь о том, как люди посвящают друг другу жизнь, а потом один из них просто уходит или даже умирает.

— У меня таких мыслей не возникло, — сказала Жюль, никогда не понимавшая этих стихов, особенно того, как один ветер может разнести двух человек в разные стороны.

— Знаю, звучит как придирка, но разве ветер не понесет их вместе? — спросила она. — Это же одно дуновение. Ветер дует в одну сторону, а не в две.

— Хм. Дай подумать, — он ненадолго задумался. — Ты права. Это бессмысленно. И все же очень печально.

Он хмурился, глядя на нее, словно размышляя, может ли печальное настроение побудить ее вновь откликнуться. Когда через несколько мгновений он поцеловал ее, пока они стояли чуть поодаль от остальных, она его не остановила. Он был к этому готов, как врач, который дал своему пациенту немного аллергена, надеясь спровоцировать реакцию. Он обнял ее, и Жюль волевым усилием попробовала захотеть, чтобы он стал ее парнем, ведь он же яркий, забавный, всегда будет нежен с ней, всегда будет пылким. Но ощутить смогла лишь то, что он ее друг, ее чудесный и одаренный друг. Она изо всех сил старалась ответить на его чувство, но теперь она знала, что вряд ли это когда-нибудь произойдет.

— Я не могу все время стараться, — непроизвольно, не задумываясь, сказала она. — Это слишком трудно. Не этого мне хочется.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — ответил Итан. — Ты запуталась, Жюль. Ты понесла в этом году большую потерю. И до сих пор ощущаешь ее по стадиям — Элизабет Кюблер-Росс и всякое такое.

— Гляди-ка, — добавил он, — в ее фамилии тоже есть умляут.

— Дело не в моем отце, ладно, Итан? — сказала она чуть громче, чем следовало бы, и несколько человек с любопытством оглянулись на них.

— Договорились. Я тебя слышу.

В этот миг под свет фонаря ворвался Гудмен Вулф вместе с надутой гончарных дел мастерицей из четвертого женского вигвама, у которой под ногтями всегда была глина. Они остановились на краю круга, и девушка подняла голову к Гудмену, а тот наклонился, и они поцеловались, и их лица были эффектно подсвечены. Жюль смотрела, как рот Гудмена высвобождается, неся на себе отпечаток, заметный, она могла в этом поклясться, даже издали: след от бесцветного блеска для губ, которым пользовалась эта девушка, на его губах, как масло, как награда. Жюль представила себе, что вместо Итана перед ней Гудмен, другое лицо, другие части тела. Она даже представила себе, как занимается с Гудменом чем-то низменным, грубым, в духе Фигляндии. Вообразила мультяшные капельки пота, разлетающиеся от их соединившихся и внезапно обнажившихся сущностей. Думая об этом, она ощущала, как ее пронзает чувственная вспышка, подобная яркому свету Итанова проектора. Чувства могут нахлынуть внезапным яростным всплеском; это она постигла здесь, в «Лесном духе». Она никогда, никогда в жизни не сможет стать подружкой Итана Фигмена, и правильно сделала, сказав ему, что больше не будет пытаться. Конечно, здорово было бы стать подружкой Гудмена Вулфа, но этого тоже никогда не случится. Этим летом еще не произойдет разделения на пары, не возникнет страстных союзов, и хотя в каком-то смысле это грустно, с другой стороны, это же такое облегчение, ведь теперь они могут снова прийти в мальчишеский вигвам, все шестеро, и занять свои места в этом совершенном, нерушимом, пожизненном кругу. Весь вигвам содрогнется, готовясь ко взлету, как будто ирония в их стиле, разговоры и возвышенная дружба на собственный лад так сильны, что могут и впрямь заставить деревянную хижину подняться и ненадолго воспарить над землей.