Искатель, 2019 № 02 - [64]

— У нас все спокойнее, убийство семьи Соостеров — это чрезвычайный случай в нашей республике. Обычно кражи, извините за вульгарность, мордобои, а убийства… — он покачал головой, — я не помню за последние годы… хотя обманываю вас, семейные бывают. Измены, ревность, наследство, дележка земли, но все ясно. Кто-то убил и сразу же бежит в полицию каяться, что, мол, не хотел, а получилось случайно.

Незнакомец сидел в мягком кресле. Раненая нога покоилась на низком деревянном табурете. Мужчина был высокого роста, худой, немного сгорбленный. Повторял портрет, данный Кирпичникову местными преступниками. Только глаза казались потухшими и несколько дней бритва не касалась щек.

— Ваше имя? — спросил Аркадий Аркадьевич.

— Разве оно важно? — ответил на русском языке, даже не взглянув на Юрия Ивановича, переведшего вопрос на эстонский. — Если нужно, то пусть будет Иван Безродный.

— Ваше право, Иван, — Кирпичников принял игру незнакомца. — Из каких вы мест?

Назвавшийся Безродным усмехнулся.

— Допустим, из тверских.

— Если не хотите поведать о себе, то поговорим о других.

— С удовольствием.

— Вы хорошо знали Каарла Грубера?

— Не только хорошо, но и приятельствовали мы с ним. Из одной миски хлебали.

— Что с ним стало?

— Умер, — коротко сказал незнакомец.

— Когда?

— В октябре семнадцатого.

— Семнадцатого? — переспросил Аркадий Аркадьевич.

— Именно в том году, который я назвал. Если быть точным, то четвертого числа.

— Если вы с ним приятельствовали, то должны знать, почему Грубер не писал родным с пятнадцатого года?

— С начала шестнадцатого, — уточнил назвавшийся Иваном, — тогда Каарл встретил земляка из соседней деревни, и тот рассказал об отношениях отца и дочери. Он вначале ревновал, хотел сбежать из армии, но не стал дезертировать. Все твердил: «Приду домой, старику бараньими ножницами блудное место отрежу, а Вену…» Здесь он всегда недоговаривал, но его лицо ничего хорошего в эту минуту не выражало.

— Значит, он знал от земляка. Как того звали, не упоминал?

— Ни разу, — покачал головой незнакомец.

— Когда вы познакомились с Грубером?

— С марта шестнадцатого мы служили в одной роте. — Назвавшийся Безродным метнул в Кирпичникова уж очень недовольный взгляд из-за того, что проговорился. Аркадий Аркадьевич сделал вид, что не уловил оплошности незнакомца.

Ранее Юрий Иванович отправил посыльного, чтобы тот доложил об успешном задержании предполагаемого убийцы. Назад шофер вернулся не с пустыми руками, а с конвертом, адресованным Евгению Иванцову. Оказалось, что у младшего агента уголовного розыска в Военном министерстве служат два хороших приятеля, вот они и расстарались, покопались в архивах и выяснили, что девятнадцатого августа шестнадцатого года без вести пропали солдаты первой роты Каарл Грубер и Николай Петрович Незнанцев. Их вещи остались на месте, исчезли только они сами. Командир роты высказывал догадку, что вышеуказанные солдаты попали в плен к германцам, когда последние сделали вылазку в расположение русских войск. По собственной инициативе приятели Иванцова начали искать следы пропавших, но нашли только Незнанцева, освобожденного в восемнадцатом году из лагеря для военнопленных. Ему были выданы документы, удостоверяющие личность, и вручены билеты до Пскова. Так что Кирпичников располагал некоторыми сведениями, которые требовали подтверждения.

Аркадий Аркадьевич поднялся со стула.

— Пока разговор у нас не получается, Николай Петрович.

Незнакомец резко повернул голову и посмотрел с некоторой долей уважения на начальника уголовного розыска.

— Подумайте, — продолжил Кирпичников, — что вы хотите мне поведать — правдивый рассказ или нагромождение лжи, сдобренной толикой истины. Я вас не тороплю, все равно рано или поздно мы с сотрудниками, — Кирпичников кивнул в сторону Юрия Ивановича, — раскопаем, пусть не все, но многое. Так что подумайте, я не вправе вас неволить. — И хотел было выйти из комнаты.

— Постойте… — Голос незнакомца дрогнул, ион, закрыв глаза, продолжил: — Постойте. Я вам все расскажу. Вы же знаете, — его кадык дернулся, — как непросто иногда выплескивать чужому человеку то, что накопилось в душе.

— Считайте меня доктором, которому жалуются на все болячки безо всякого стеснения. Поверьте, Николай Петрович, на своем веку мне пришлось много выслушать рассказов.

— Я, — голос опять дрогнул, — очерствел и, наверное, умер. От меня осталась только оболочка, которая приносит одни неприятности.

— Вы не первый и не последний, кто так говорит…

— Но я не все, — чуть ли не выкрикнул незнакомец, — не все, — повторил тише. — С Каарлом я служил в одной роте, мы с ним быстро сошлись. В один из хмурых армейских дней он ни с того ни с сего поведал мне о своей семье, об отношениях отца и дочери, о том, что осточертело ему жить. И он бросался в самые опасные места, чтобы схлопотать пулю. Но судьба благоволила к нему, ни одной царапины, хотя боевые товарищи уходили один за другим. Я не знаю, почему он мне все рассказал, но видно, нашел во мне родственную душу. Ведь и у меня случилось подобное, только в качестве границы между мной и женой выступил мой младший брат. Я его бил смертным боем, а он не прекращал ходить к моей жене. — Николай поднял глаза. — А вот жену я тронуть не мог, любил ее до безумия. И слава Богу, что меня призвали в боевую часть. Я не искал смерти, как Каарл, а просто воевал.