— Да, — вынужден был согласиться Розенфельд. — Но… — Он помедлил, не будучи уверен, стоит ли задавать этот вопрос. — Вам откуда известны эти подробности, профессор? Кто был у Смиловича, кто не был…
На этот раз задумался над ответом Литроу, и Розенфельд поспешил добавить:
— Я не настаиваю на ответе, профессор. Полиция не интересуется смертью Смиловича, я пришел не как эксперт, а как сугубо частное лицо.
— Я знаю, — отмахнулся Литроу. — Если бы вы пришли по делу, то вопрос ставили бы иначе. Мы просто разговариваем, не надо создавать сущности сверх необходимого. Вопрос правильный, и у меня нет причины не отвечать. Первое: я обедаю в университетском кафе. Уши у меня открыты. Второе: на похоронах я не был, но присутствовала добрая половина факультета. Я бы тоже поехал, дань уважения… такая ранняя смерть… Но в тот день меня здесь не было, проводил отпуск в Европе. Так вот, половина факультета была на похоронах и, естественно, рассказала другой половине, которая на похоронах не присутствовала. И все обратили внимание на Магду Фирман. Тут я умолкаю, потому что присутствие Магды на похоронах — факт, а ее поведение — сумма впечатлений, не больше, не будем умножать сущности… и так далее. Я ответил на ваш вопрос?
Не совсем. Но вслух Розенфельд произнес совсем другое:
— Вы правы. Я хотел бы поговорить с доктором Фирман…
— И ищете, какой ключ к ней подобрать. Почему спрашиваете меня? Наверняка профессор Джексон, нынешний ее научный руководитель, знает Магду лучше.
— Я внимательно изучил списки публикаций. Сделал перекрестный анализ. Плюс ссылки. Из всех сотрудников физического факультета только у вас есть общие темы с обоими — с Фирман и Смиловичем.
— Резонно, — одобрил Литроу. — Могу я спросить: о чем вы собираетесь говорить с Магдой?
— Можете, — вздохнул Розенфельд. — Я не знаю, о чем говорить с доктором Фирман, и в этом проблема. Поэтому и хочу узнать о ней побольше.
— Вам, — констатировал Литроу, — известно о Магде что-то, о чем вы не хотите или не имеете права говорить.
Если сказать «нет», разговор станет бессмысленным.
— Да, — согласился Розенфельд. — И я не знаю, что мне делать с тем, что я знаю.
Литроу помолчал. Впервые за весь разговор переменил позу — сложил руки на груди и, как был уверен Розенфельд, хотя и не мог видеть из-за стола, скрестил ноги: закрытая поза, ничего он больше не сообщит, жаль…
— Магда Фирман, — сказал Литроу, взвешивая каждое слово так, что Розенфельду отчетливо представлялись весы, на которые профессор клал слово прежде, чем произнести его вслух — очень неплохой физик. У нее недостаточно собственных идей, и потому она обычно работает в соавторстве.
Розенфельд это знал и сам.
— Доктор Фирман не опубликовала ни одной статьи в соавторстве с Смиловичем, — сказал он. — Точнее, две их совместные работы были отклонены рецензентами…
Фразу он не закончил, предоставив профессору делать свои выводы.
— Да, — кивнул Литроу. — Какое-то время они работали вместе. Личная жизнь доктора Фирман — не та тема, которую я хотел бы обсуждать.
— Извините. — Розенфельд поднялся с ощущением, что потратил время не напрасно, хотя и не получил, казалось бы, никакой новой информации. Он не сказал профессору всего, что знал, но и Литроу оставил при себе что-то, чем не пожелал делиться с Розенфельдом. Сказал бы он, если бы Розенфельд проводил официальную экспертизу и сокрытие сведений грозило бы профессору пусть и небольшими, но все-таки неприятностями?
Кто знает.
Профессор вышел из-за стола и протянул Розенфельду руку.
— Извините, — сказал он, бросив сначала взгляд на потолок, где уже не было розового пятна. — Мы оба недовольны разговором. И оба знаем — почему.
Розенфельд кивнул.
— Как по-вашему, — спросил он, уже стоя в дверях, — доктор Фирман интересуется эзотерикой?
Брови профессора поползли вверх. Удивления он сдержать не смог и не хотел.
— Вряд ли. Она слишком хороший физик.
Слишком хороша, чтобы интересоваться эзотерикой, но недостаточно хороша, чтобы проводить оригинальные самостоятельные исследования.
Что из этого следует?
Розенфельд вышел в коридор и тихо закрыл за собой дверь. Интересно, профессор прямо сейчас позвонит Магде или сначала обдумает ситуацию, пытаясь заодно разглядеть на потолке закрашенное пятно для медитаций?
* * *
Спустившись с вещами в холл, Лайза, не глядя Розенфельду в глаза, коснулась кончиками пальцев его щеки, и всю дорогу в аэропорт они разговаривали молча, как супруги, знавшие друг о друге все и еще больше — говорить им было ни к чему, они понимали мысли. «Ничего?» — «Ничего, Лайза». — «Т ы сделал все, что мог?» — «Я ничего не сделал, Лайза, но я пытался». — «Извини, что заставила тебя заниматься этим». — «Ну что ты, я…»
Мысль осталась незаконченной. Зарегистрировали багаж. Лайза смотрела по сторонам, взгляд скользил, не останавливаясь ни на чем. Объявили посадку.
Нужно было сказать хоть что-то.
— Лайза, не думай больше об этом. Его не вернешь. Нужно жить дальше.
Он хотел сказать, что на дворе двадцать первый век, сглаза не существует, это старый предрассудок, не имеющий никаких научных оснований. Напрасное обвинение иссушает душу.
