Искатель, 2018 № 09 - [10]

— В Тайную… в контору, к их сиятельству… озолочу… — доносилось до Ваньки. Потом пареньку показалось, что Филатьев и его имя назвал. Нет, не показалось, потому что уже явственно махнул хозяин именно ему рукой, призывая: — И тебя умоляю… Ты у меня взял немножко, шалунишка пригожий, а я тебе еще… Только попроси… господ солдат… меня… к их сиятельству…

Ванька был уже у ямы, но все глаза наблюдая солдат.

Капрал протянул руку, взял из филатьевской пригоршни одну монету и попробовал на зуб. Скривился, как от зубной боли, и переглянулся с седоусым. Тот перемялся с ноги на ногу и взял ружье на плечо.

Капрал разогнул пальцы снова остолбеневшего Филатьева, высыпал монеты на свою широкую, лопатой, ладонь, обшарил его карманы и, не мешкая, раздуванил всю приготовленную на подкуп деньгу, не обделив и Ваньку. Распорядился:

— Мы с заявителем предоставим убивца в контору, а ты, Федор Силыч, отдохни здесь на бережку до утра, чтобы плюгавца этого холопы тело Петрушино в речку не сбросили. Мы тебе пошлем из усадьбы с кухаркой кошму какую-никакую, подушку и одеяло с барского ложа. Становись! Шагом… арш!

Три дня Ванька спал в одиночке с кольцом над койкой, чтобы запирать на цепь арестованного, но двери камеры не закрывались, а харчевался он, как свой в конторе человек, вместе с солдатами, на казенную копейку вдень. В третью ночь его вызвал к себе граф Семен Андреевич. На сей раз не в застенок, а в свой кабинет.

Граф был явно не в своей тарелке. Он выгнал протоколиста, сам запер за ним дверь. Заговорил медленно, на Ваньку не глядя:

— Ты мужичок сметливый и хотел российскому правосудию помочь. Молодцом! Этот поганец Филатьев в убийстве солдата признался, а потом начал изворачиваться, что совершил сие пьяный и нечаянно. Свидетелем лакея назвал, а лейб-медик Евлих, тело солдатское посмотря, удостоверил смерть от естественной причины. Каково?

— Конечно же, ваше сиятельство, естеством помер, ежели руками за шею задавлен. Купил господин Филатьев лекаря, прошу нижайше прощения за смелость.

— Если б только эту чухну немецкую, я бы и не посмотрел! Отпустить подлеца придется. Генерал-губернатор за господина твоего горой встал, а когда я про справедливость заикнулся, он мне прямо заявил, что петербургские немцы-министры гостем этим давно подмазаны и, того более, в его гешефтах свою долю имеют. Тебе же известно, что наша государыня императрица Анна Иоанновна (да правит она бесконечно и счастливо!) есть природная русачка, да только власть теперь у немчуры проклятой, прости меня Бог!

— Да, вестимо. Народ наш русский любит русских вельмож, вот как ваше сиятельство, — ответил почтительно Ванька. Ему тогда наплевать было и на русских бояр всех до одного, и на немцев-министров, и на этого их русского ругателя с раскосыми татарскими глазами, однако мелькнула у него догадка, точнее, сверкнула в полутьме счастливой молнией: ведь не так плохи его дела, если стоит он сейчас, крепостной раб, перед страшным графом Салтыковым, и тот перед ним чуть ли не оправдывается!

— До обеда пусть подлец в камере еще блох покормит, а затем, преподав собственным моим кулаком плюгавцу отеческое наставление, вынужден я буду его отпустить. Взяток я, как всем известно, не беру, да пользу из Филатьева для державы извлеку: пускай, подлец, для конторы бесплатно поставит бронзовые ручки дверные, шандалы там, запоры, а мебель пусть за свой счет выпишет самолучшую… Кроме того, блюдя философическое равновесие поступков, выбил я у него, насмерть перепуганного, для тебя вольное письмо. Вот, держи. Теперь ты не крепостной. Живи на Москве свободно.

Ванька упал на колени, поцеловал руку графа, державшую вольное письмо, и спрягал драгоценную бумагу за пазуху.

— Век теперь буду за вас Господа молить, ваше сиятельство, — прошептал он, искренне уверенный, что так и станет поступать.

Выйдя из страшной «конторы» с вольным письмом да к тому же с тремя золотыми в кармане, посчитал Ванька дни на пальцах — и вышло, что сегодня Дуняша должна ждать его на сеннике. Он отмылся и попарился в торговой бане, красиво остригся у цирюльника, поел по-человечески в трактире и, как стемнело, берегом Яузы вышел к задам усадьбы бывшего своего господина. С собою нес он костей — для Полкана и его команды, полуштофчик сладкой водочки, самолучшие конфекты и пряники тульские печатные — понятно для кого.

Дом гостя-убийцы сиял огнями и гремел музыкой. А также крик веселый слышен был из окон и топот танцующих пьяных ног. Хозяин праздновал свое освобождение. Меж тем на пустыре яма, где еще на той неделе тлело мертвое тело несчастного преображении Петрухи, была засыпана вровень с землею, а забор залатан белеющими в темноте досками. Ванька подумал, что справедливости искать напрасно, а если так, надо подумать о себе и в царстве зла и неправосудия отвоевать (праведно у них не отвоюешь — зубами надо выгрызать!) для себя тихое и теплое местечко, куда ни одна столочь не посмеет сунуться. И завлечь в этот маленький рай Дуняшу.

Прикормил Ванька собак и пробрался в сенник. Дуняша была уже там! И понеслась вперед, блаженные минутки пожирая, крыльями Феникса-птицы помахивая, первая в его жизни — и оказавшаяся последней — ночь счастливой, взаимной и чистой любви. Нет, не получил он от Дуняши того, чего великими кавалерскими трудами добился-таки от пасторской дочки города Лилля российский кавалер Александр, но причина ее упрямки была ему хотя и горька, по понятна. Между двумя сладкими поцелуями призналась ему Дуняша, что полюбила его, но не в первый раз в жизни полюбила: у нее имелся любовник, рейтар Нелидов, и она уже отдала ему свое девичество. А что было делать? Трудно крепостной девке сохранить свою честь, даже когда господин ее на баб вовсе и не лаком. Господин господином, а лакеи, а приказчики — проходу ведь не дают! Потому за счастье для себя почитала, что отдалась по любви. А Нелидова она полюбила, но не так, как Ваньку…