Искатель, 2009 № 09 - [14]

— Не встречал его? — спрашивал декан. — Шароваров его фамилия.

— Нет, не довелось. Мы у Гудермеса стояли.

— Жаль. Мать все плачет, не верит… Ты, Горбунов, поосторожнее на будущее.

— Постараюсь.

— Уж постарайся. А то ведь отчислим! Второй раз тебя отмазываем, в третий может и не выйти.

У него получилось. Он больше не связывался. Он рубил «хвосты» и переползал с курса на курс. Дотянул до диплома и получил его. И стал думать, куда ему с этой бумажкой податься. Ничего не надумал — ну, не в школу же идти, английские глаголы недорослям в головы вколачивать!

Андрей не без сложностей устроился переводчиком в одну серьезную фирму, но быстро сдался: работа от рассвета до заката, а только за такую платили приличные деньги, его не устраивала. Жертвовать же морем, парусами, соленым ветром и солеными шутками яхтсменов, короче, удовольствием и радостью жизни, он был не согласен.

Помаявшись полгода, он написал заявление «по собственному желанию».

— Пожалеешь, — сказал заместитель директора экспортно-импортной фирмы с большими перспективами. — Но дело твое. Мы силком никого не держим. — И отвернулся к монитору компьютера, по которому бегали, уворачиваясь от пуль, розовые поросята. Заместитель директора давно хотел довести количество убиенных свинюшек до предельно возможных двадцати за минуту, а у него не получалось.

Андрей посмотрел с сочувствием на мечущихся поросят, пожелал им удачи, вышел из кабинета и с легким сердцем отправился домой.

Кое-какие деньги у него были, были и кое-какие планы. Правда, тут следовало основательно все обмозговать, потому что риск велик и опыта никакого, но зато в случае удачи у него появится дело, которым он будет заниматься не за бабки, вернее, не только за бабки, и уж точно не за страх, а за совесть. Свое дело!

Настроение было превосходным. Выйдя из метро на Невский, он купил мороженое и с удовольствием его съел, разглядывая выставленные в витрине газетного киоска обложки глянцевых журналов. Кое-какие из представленных на них девиц показались симпатичными, но большинство слишком напарафиненными, шестой номер, не меньше.

После мороженого самое то — покурить. Так, покуривая, Андрей зашагал по тротуару, радуясь весне и вообще… радуясь.

— Что же вы делаете, сволочи?

Кричала женщина — бедно одетая, в каком-то немыслимом платке, в разбитых, потерявших форму туфлях. Кричала, но не вмешивалась. Никто не вмешивался, не возмущался, привыкли, смирились, устали. Лица людей были точно из гипса — белыми и застывшими.

— Отстаньте от него! — надрывалась женщина, судорожно сжимая ручку зонтика.

Стайка беспризорников не обращала на нее внимания. Они были за оградой сквера и, хотя решетка была не больше метра высотой, чувствовали себя в безопасности. Пацаны гоготали, выхватывали из-под кустов боярышника комья земли и швыряли их в парня в пятнистой куртке, некогда доступной лишь военным, а в последние годы ставшей любимой немаркой униформой для миллионов работяг. Парень сидел за столиком с товаром-мелочевкой, закрывал лицо руками и даже не пытался встать.

Один из комков угодил в грудь, парень невольно опустил руку и тут же другой комок попал ему в голову.

Это Андрей увидел уже на бегу. Он перепрыгнул через ограду и кинулся к мальчишкам. Те бросились врассыпную. Двое из них заложили вираж, подскочили к столику и перевернули его. Похватав что-то из рассыпавшегося по мокрому асфальту товара, звереныши, петляя, помчались по улице.

Андрей направился к парню.

— Что же ты ворон ловишь?.. — начал он и замолчал.

Парень сидел в инвалидной коляске — кресле с подножкой и большими велосипедными колесами по бокам.

— Здравствуй, Андрей.

— Сашка? — он не узнавал друга, боялся узнать. — Ты… ты что здесь делаешь?

Тонкие губы скривились в подобии усмешки:

— Работаю. Товар помоги собрать.

Андрей поставил столик и стал складывать на него ручки, фломастеры, карандаши, блокноты, колечки скотча, прочую канцелярскую дребедень. Многое было испачкано, кое-что безнадежно испорчено.

— Попал, — тихо сказал Сашка. — Круто попал.

— Ты о чем? — не понял Андрей и потеребил себя за изувеченное ухо, появилась у него после ранения такая привычка. — Ладно, это потом. Ты вообще — как?

— Разве не видишь?

— Вижу, — потерянно проговорил Андрей. — Но когда? Как? Ты почему не звонил?

— Так ведь и ты не звонил.

На это сказать Андрею было нечего. Да, не звонил. И даже не вспоминал. Он старался не вспоминать ту войну. Он хотел забыть, все забыть, чтобы вытравить в себе злость и обиду. Ведь он тогда еще во что-то верил. В идеалы! В светлое будущее, мать его! А его взяли и лишили веры — запросто, кровью и болью. Сашка был частью прошлого, свидетелем прежней наивности Андрея, а свидетелей собственной дурости никто не любит. Поэтому Сашка должен был остаться в прошлом.

Но он вернулся.

— Брось, Андрей. Я понимаю: закрутился, завертелся. Да и чем бы ты помог? Добрым словом? Это ни к чему. Меня жалеть не надо!

— Не в жалости дело.

— А в чем?

Андрей не успел ответить.

— Обнаглел, да? Пьяный, да? Совсем нас не уважаешь, да?

Невысокий кавказец — ну ясно, кавказец, ему ли, Андрею, не узнать кавказца? — вдруг оказавшийся рядом с ними, с возмущением взирал то на неприглядную пеструю груду на столике, то на Сашку. И говорил, говорил: