Искатель, 1997 № 10 - [41]

Игорь подскочил на месте и задергался.

— Ты что?! Ты что делаешь, гад?!

Ручкин толкнул его в спину, обозначая направление движения.

— Ну, пошел! Ножками, ножками. Потом говорить будем!

Трусливый по натуре, Игорь тем не менее старательно духарился. Наркотик, опутавший мозги липкими тенетами, не давал ему возможности реально оценивать обстановку. Ясность сознания приходила и уходила с равномерностью прибоя, накатывала волна отчаянного упрямства и дерзости, и лишь одни наручники сдерживали попытки замахать кулаками, то приходил накат страха. Мочевой пузырь сжимали острые позывы, а кишечнике начиналось бурление, хотелось присесть на корточки и перестать бороться с недержанием.

Они спустились по лестнице. Вышли во двор. Подошли к машине.

«Гранд-чероки», такой же элегантный как всегда, xopoшо отмытый и натертый до блеска восковой пастой, сверкал моллингами и кузовом.

Ручкин открыл заднюю дверцу.

— Залезай.

— Пошел ты!

Прилив дерзости затянул Игорю глаза красной дымкой. И все, что мог сказать подонок, умевший оскорбить и унизить других, вылилось в длинную фразу, в которой не было ни одного цензурного слова.

Спичка во второй раз с треском прошлась по коробке, и огонек, острый как игла, жалящий как оса, впился в голую ягодицу.

Игорь разразился тонким поросячьим визгом. Он подпрыгивал от боли, но скованными руками не мог дотянуться до обожженного места, чтобы потереть, погладить его. Тогда он повернулся спиной к машине, прижался задом к ее холодному гладкому боку. И вдруг опять дернулся.

— Мне в кусты. Надо в кусты!

Очередная волна страха накатила с такой силой, что Игорь, едва отодвинувшись от колеса, тут же и присел. Острая спазма прошлась по внутренностям, выворачивая их наружу.

Больше Игорь не делал попыток сопротивляться. Оказавшись в машине, он впал в полусонное состояние, сидел, полузакрыв глаза, и бубнил под нос нечто бессвязное.

Ночь они провели в машине, которую Ручкин загнал во двор хозяйственного дома и воткнул между двух гаражей, принадлежавших инвалидам.

Под утро Игорь стал приходить в себя, запросил наркотика.

— Потерпи. Не сдохнешь. — Ручкин злился, тем не менее все, что говорил его пленный, он писал на портативный магнитофон.

— Сдохну. — Игорь злился все сильнее. — Меня крутит. Ты хоть это понимаешь, старый хер?

— А ты понимал, когда ножом бил ни в чем не повинных женщин?

— Я?!

— Да, ты.

— Будь человеком, старик. У меня в куртке в кармане дядя Костя. Один раз… понюхать…

Под именем «дяди Кости» в Орловске гулял кокаин.

— Так ты их убивал или нет?

— Скажу, если дашь.

— Говори.

— Думаешь боюсь? Да пошли вы все! — он говорил глухим сдавленным голосом, будто ему приходилось выталкивать из себя звуки с неимоверным усилием. — Ну, я ее запорол. Я. Она, зараза, мне помешала. Я ее ненавижу. И сейчас бы пырнул, попадись она под руку…

— Она мертва, — заметил угрюмо Ручкин. Он хотел, чтобы магнитофон зафиксировал живой разговор, диалог, а не монотонные откровения наркомана.

— Все одно пырнул бы. Лямка вонючая! Дрянь!

— Ты убил не только старуху. Ты убил и девчонку.

— И что? — Нечто похожее на возмущение оживило Игоря. — Она этого стоила. Так себе девка. Без особой сладости..

— Совсем не жаль?

— Ее?! На хрен она такая кому нужна! Давить их надо. Давить!

Не было сомнений — Игорь говорит, что думает. Говорит правду. И правда эта страшнее лжи. Начни он сейчас выкручиваться, доказывать, что невиновен, что все произошло совершенно случайно в момент одурения, во время вспышки небывалой ярости — это бы показало, что в человеке еще живы остатки совести. Оправдываются люди, когда стараются смягчить не только свою вину перед другими, перед общественным мнение»! перед судом, но в первую очередь перед собой. Любого масштаба сволочь — убийца, предатель, перевертыши — ищут для себя оправданий, а найдя их, повторяют из раза в раз ложь, успокаивая тем самих себя.

Игорь не оправдывался. Внутри него все давно перегорело, обрушилось, и свое извращенное понимание мира он считал единственно возможным, правильным. Дай ему возможность, продолжал бы идти старым путем.

Ему и в голову не приходило, что любое зло неизбежно сталкивается со злом себе подобным и победивший получает право поступать с побежденным также, как тот поступал с другими.

— Ты ни о чем не сожалеешь?

Задавая вопрос, Ручкин собирался поставить точку в их разговоре.

— Я?! — Игорь истерически засмеялся. — Дай мне лекарство, дай! Тогда скажу. Дай, что там найдешь…

Ручкин достал полиэтиленовый пакетик из портмоне, лежавшего на переднем сиденье машины. Он бы не дал подонку дури. Не дал из одного желания заставить его лишний раз испытать мучения. Однако беспокоила мысль, что начнется сильная ломка и мешок с дерьмом, который должен предстать перед судом, потеряет способность двигаться. Таскать его на себе Ручкин не собирался.

— Говори дальше, тогда получишь.

Игорь продолжал хохотать: его заклинило. Икая и захлебываясь смехом, сказал:

— Ты не поверишь, дед! Не поверишь. Сожалею, что не трахнул эту старуху по второму разу. Знаешь, какой был бы кайф?

Ручкин с отвращением сплюнул. Было желание выбросить и втоптать в грязь все драгоценные запасы подонка, рождавшие глюки, но сделать этого Ручкин себе не позволил. Надо было сохранить способность Игоря передвигаться самостоятельно.