Искатель, 1989 № 06 - [42]

Меня стало мутить, все тело взмокло от пота.

Что бы ни говорили, я точно знаю, что такое страх. Не страх перед лошадью, скачками, падением или обычной физической болью. Страх перед унижением, безнадежностью и полным бессилием… Но я инстинктивно старался, чтобы он не отразился на моем лице.

Прошло несколько долгих, мучительных секунд. Наконец он глубоко вздохнул и сказал:

— Как видите, я мог бы выстрелом оторвать вам руку. Проще простого. Но, возможно, я этого не сделаю. Во всяком случае, сегодня. — Он помолчал. — Вы меня слышите?

Я едва заметно кивнул. Мой взгляд не отрывался от ружья.

Он снова заговорил — тихо, серьезно, придавая вес каждой фразе:

— Вы можете обещать мне, что отступитесь? Что больше не будете предпринимать ничего против меня ни в какой форме, никогда? Завтра утром вы отправитесь во Францию и пробудете там, пока не закончатся скачки на приз «Две тысячи гиней». После этого можете делать, что угодно. Но если вы нарушите обещание… помните, вас легко отыскать. Я найду вас и избавлю от правой руки. Я это сделаю, можете не сомневаться. Раньше или позже — не имеет значения. Вам ясно?

Я снова кивнул. Ружье, давившее на мою руку, казалось мне раскаленным. Только не это, твердил я мысленно. О боже, не допусти этого.

— Обещайте. Скажите, что обещаете.

Я с трудом сглотнул. Голос у меня был глухой и осипший.

— Обещаю.

— Вы оставите это расследование?

Снова наступило молчание. Мне казалось, что оно тянется уже сто лет. Наконец он отвел ружье. Вынул патроны. Я почувствовал тошноту.

Он опустился на колени в своем дорогом костюме рядом со мной и пристально всмотрелся в мое лицо. Я изо всех сил старался, чтобы оно осталось неподвижным и глаза не выдали моего состояния. Предательский пот струился по моей щеке. Он кивнул с мрачным удовлетворением.

— Я знал, что этого вы не выдержите. Не сможете примириться с потерей второй руки. Нет надобности убивать вас.

Он встал на ноги и потянулся, словно сбрасывая внутреннее напряжение. Потом начал шарить по карманам, вытаскивать различные вещи.

— Вот ваши ключи. Ваш паспорт. Ваша чековая книжка. Кредитные карточки.

Он положил их на тюк соломы. И сказал тем двоим:

— Развяжите его и отвезите в аэропорт. В Хитроу.

Я улетел в Париж и оставался там, не имея никакого желания или сил ехать куда бы то ни было еще. Я пробыл в гостинице при аэропорте шесть дней, не выходя из комнаты, и провел большую часть времени, сидя у окна и наблюдая, как садятся и взлетают самолеты. Нетрудно убедить себя, что у меня не было иного выхода, как дать Динсгейгу обещание, которого он требовал. Но я не мог уйти от осознания того факта, что, когда молодчики Динсгепта высадили меня в Хитроу и тут же укатили, я по собственной воле купил билет, проторчал до посадки в зале ожидания, а затем сел в самолет.

Шли дни, а разлад в моей душе, казалось, не ослабевал, а усиливался. Какая-то часть моего «я» продолжала действовать автоматически, я двигался, разговаривал, заказывал кофе, ходил в ванную комнату. Другая часть, которая была более значима, испытывала смятение, тоску.

Отчасти беда состояла в том, что я слишком хорошо знал свои слабости. Знал, что если бы не моя проклятая гордость, то я не был бы так убит тем, что утратил ее.

С этим я тоже не мог примириться.

В среду я подумал о Ньюмаркете. О Джордже Каспаре, который повел Три-Нитро на проверку, нашел его в превосходном состоянии и решил, что на этот раз осечки быть не может.

О Розмари, мечтающей о победе Три-Нитро и уверенной в его поражении. О Треворе Динсгейте, который был вне подозрений и действовал незаметно, как крот, каким-то образом загубив лучшего жеребца в королевстве.

Я мог бы помешать ему, если бы постарался.

На шестой день, в четверг утром, я спустился в холл и купил английскую газету.

Скачки на приз «Две тысячи гиней» состоялись, как положено.

Три-Нитро стартовал бесспорным фаворитом и пришел к финишу последним.

Я оплатил счет и отправился в аэропорт. Мне очень хотелось скрыться. Но от себя не скроешься.

Я подумал, что то, чего я лишился, может быть, еще хуже, чем потерять руку. Руку можно заменить приспособлениями, которые выглядят вполне сносно. Но если у тебя разлад с собой, как можно существовать после этого?

Мне потребовалось намного времени, отравленного одиночеством, чтобы купить билет в Хитроу.

Самолет приземлился в полдень. Я взял такси и поехал домой.

В холле, на лестнице, на площадке все выглядело как обычно и в то же время было совсем другим. Я вставил ключ в замок, повернул его и вошел в квартиру. Я был уверен, что в ней никого нет, но еще до того, как захлопнуть дверь, послышался шорох в гостиной и затем голос Чико: «Это вы, адмирал?»

С адмиралом Чарлзом Роулендом, отцом моей бывшей жены, я сохранил прочную дружбу.

Чико вышел из гостиной. На лице его после некоторой борьбы с другими чувствами застыло удивление.

— Давно пора, — наконец изрек он.

— Я послал тебе телеграмму.

— Разумеется. Она здесь, на полке, на самом видном месте. «Уезжай Ньюмаркета возвращайся домой тчк буду отсутствовать несколько дней позвоню». Что это за телеграмма? Отправлена из Хитроу утром в пятницу. Ты устроил себе каникулы?