Искатель, 1987 № 05 - [53]
— Да, это тот верзила, что сумел уйти из засады.
Какая засада? О чем они говорят? Значит, Пихра и Най знают человека с ожогом?
Хочу спросить об этом, но Арвин, будто почувствовав, поднимает руку и говорит:
— Не надо вопросов, Буфи.
Он говорит это чуть громче, и раненый просыпается. Он видит Ная, капрала, дуло автомата и испуганно вжимается в лежанку. В глазах его — ужас и ненависть.
— Не надо пугаться, — говорю я, давая знак Арвину удалиться. — Никто не причинит вам вреда.
Раненый вновь погружается в забытье.
Укрываю его остатками защитного комбинезона и выхожу, опустив циновку.
Арвин и Пихра подкрепляются фруктами. Келин идет проведать старика.
— Это хорошо, что вы пришли сюда, — говорю я, присаживаясь в углу.
Най и капрал замирают и поворачиваются ко мне. Они давно забыли, что кто-то может радоваться их приходу.
Как же они все-таки изменились! Для себя они менялись медленно, незаметно, но, не видя их больше трех недель, Буфи Илм может оценить эту резкую перемену.
— Что же вы с Келин решили делать дальше? — спрашивает Пихра, чтобы сгладить возникшую неловкость. — Как будете выбираться к поселку?
— Мы решили остаться здесь, — говорю я и вижу, как вытягиваются лица Арвина и капрала. — Не удивляйтесь. Что хорошего ждет нас в поселке? Или даже на Эсте? Здесь же мы впервые почувствовали себя свободными. От всего: денег, условностей общественного положения, несправедливости. Может, в таких хижинах и вырастет настоящий народ Ферры. Пчелы приведут новых несчастных, которые й создадут новое общество, и в нем не будет подлецов и завистников. Они не будут бояться сельвы, потому что сельва перестанет бояться их. Они не смогут делать больно друг другу, потому что сами много раз испытывали боль. Когда же нас станет много, тогда мы пойдем к поселку, чтобы бороться о тем, что превратило сельву в свалку. В свалку человеческих душ!
— Мечтатель, — говорит Арвин.
— Мечтатель, — соглашается Пихра. — Но какая красивая мечта…
— Вы останетесь с нами? — спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.
— Нам очень хочется остаться, Буфи, — отвечает капрал. — Но мы столько сил и энергии отдали поискам Дерева, столько надежд связывали с ним, что уже просто не можем не идти к нему.
Я знал, что они ответят именно так. Отговаривать их бессмысленно.
— Что ж. Идите, — говорю и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. — Только помните, что в этой хижине вас всегда ждут.
Встаю и прикрываю лицо рукой.
Встаю и прикрываю лицо рукой.
Гудящие тучи мошкары мгновенно превращают пальцы в сплошные волдыри.
Тринадцать дней назад мы покинули хижину старика, а в ушах все еще звенят прощальные слова Буфи Илма. Они что-то сдвинули в моей душе.
Странная штука — совесть. Она может спать десятки лет и вдруг проснуться от одного слова, в самый неожиданный момент. И тогда с вершины срывается лавина. Несутся камни, вывернутые с корнем деревья. То, что ты старательно подавлял в себе, вылезает наружу, память наполняет тебя безграничным стыдом. Ты внезапно понимаешь, что все делал не так, плыл по течению, даже не стараясь вырваться из стремнины. Все твои попытки объяснялись желанием облегчить свое существование, а сделав однажды подлость во имя этого облегчения, уже очень трудно преодолеть новое искушение.
Изменит ли в моей жизни что-нибудь Дерево, если я сам нр решу изменить ее?
Илм не захотел бессмертия. Не захотела его и Келин. Они поняли что-то такое, чего не смогли понять ни Арвин, ни я.
Дерево не исправит душу. Так зачем же мы ползем к нему?
Все это бред, что сельва перерождает человека. Человек перерождается сам, если того захочет. Сельва инструмент: в одних руках — добрый, в других — опасный.
А мы все обманываем и обманываем себя.
Спасательный круг самообмана…
Самообман.
Самообман.
Если бы не страх, мне не понадобилось бы Дерево!
Какая жуткая боль! Кажется, что вены заполнены расплавленным свинцом. Цепляюсь за жизнь, как будто это самое ценное, что можно отнять у человека. Принцип, совесть, плечо друга — вот ценности, за которые порой отдают и жизнь.
Зачем же мне Дерево? Чтобы стать бессмертным циником? Что же оно мне может дать? Избавить от постоянного страха за свою жизнь? Но тогда навалится целая стая других прожорливых страхов — за средства к существованию, имущество…
— Я — трус! Я жалкий трус!!! — кричу на всю сельву. Но она не слышит.
Не слышит и Пихра. Он, утопая в чавкающем болоте, ползет на четвереньках и тащит меня. Он уже не реагирует на окружающее. Движения его монотонны и размеренны, как у автомата.
Есть ли предел человеческим силам?
Ноги мои объяты пламенем. Скоро конец, и только Дерево сможет предотвратить его.
Наверное, последнее, что я увижу, покидая этот мир, будут глаза капрала. И я рад этому. Рад! Потому что могу назвать его другом, потому что он тащит меня, как буксир баржу!
Хорошее слово — друг!
Хорошее слово — друг!
Оно поддерживает во мне силы, а их хватает лишь на то, чтобы, изредка взглянув на карту, тащить бесчувственное, тяжелое, как каменная глыба, тело Арвина.
Почему же я его тащу? Один бы я давно добрался до Дерева. Все же что-то изменилось во мне. Ненависть, выплескивавшаяся на тех, кто меня окружает, переросла в ненависть к силам, принудившим окружающих жить такой страшной жизнью. Ведь гибель человеку приносят не руки, убивающие его, а головы, заставляющие эти руки убивать. А главное — я начинаю понимать и чувствовать не только личную беду, но и трагедию жизни Ная, Келин, Браса…
