— Удостоверение на право вождения, товарищ водитель!
Эдик протянул права.
— Чистый, — глядя талон на просвет, усмехнулся инспектор.
— Чистый, — кивнул Баранчук.
Сценарий повторялся как по-писаному. Но когда младший лейтенант достал компостер, у Эдика дрогнуло сердце. Ему вдруг стало ужасно жалко свой новый талон. Он и не заметил, как произнес:
— Может, штраф, а, товарищ майор?
«Товарищ майор» задумался. И тут произошел стремительный диалог, начатый Эдиком и неожиданный по своей прямолинейности для обеих сторон.
— Рупь.
— Три.
— Коли!
Он бы и проколол, если бы рядом не раздался истошный вопль, и совершенно забытый в этой драматической ситуации второстепенный персонаж вдруг не явился на сцену, чтобы стать главным действующим лицом. Это была бабушка.
— Не губи, родимый! — завопила она. — Ой, не губи!
Она мертвой хваткой повисла на инспекторе, хватая его за руки, за лацканы, дергая за планшет и причитая:
— Не виноват он! Ой, не виноват! За что ты его, сердешного?! Это же такой человек! Он меня спас… Да! И дочь мою спас. Замуж она выходит… Отпусти ты его, батюшка, а? Христом-богом молю — отпусти!
Вокруг уже собирался народ, и, как всегда, кто-то невидный в толпе, выражая якобы общее мнение общественности, анонимно, но грозно спросил:
— Ну чего к старухе пристал? Лучше бы бандитов и воров ловили.
— Когда их надо, их завсегда нету, — немедленно поддержал чей-то пропитой альт.
Молоденький лейтенант покраснел, с трудом отцепился от бабки и, возвращая целехонькие документы Эдику, зло прошипел:
— Кати отсюда! И чтоб я тебя здесь больше не видел. Артист!..
По дороге обратно, к дому бабкиной дочери, Эдуард Баранчук думал о противоречиях человеческой личности. Вот ведь был близок к достижению цели, а сам все и испортил. Да еще и старуха ввязалась, совсем нехорошо. Теперь тот лейтенантик запомнит номер, и лучше ему на глаза не попадайся… Старушка сидит как мышка, притихшая, но прямая, довольная собой до смерти, но скромная, мол, спасла от погибели такого человека. И Эдик не стал ее огорчать.
— Спасибо, бабушка, выручила ты меня, — пробурчал он.
Старуха в ответ разразилась целой речью, дескать, что она?! — букашка, это он ее выручил, спас, понимаешь, от разорения, так что его, Эдика, она и хочет отблагодарить, поскольку вот ее дом и дальше ей ехать некуда.
Баранчук в темпе затащил телевизор вместе с бабушкой на третий этаж, отобрал у нее ключи и открыл квартиру, в которой не оказалось ни души.
«Вероятно, все на работе», — подумал Эдик.
И тогда он стремительно распаковал телевизор, водрузил его на комод и подключил антенну, которую они с бабушкой купили впрок в том же злосчастном магазине. Когда на экране появился хулиганистый волк из мультяшки и голосом артиста Папанова зарычал свое всегдашнее «Ну, погоди!», старуха уже была близка к обмороку от счастья и дрожащими пальцами разворачивала сильно похудевший после покупки белый платочек с каемкой. Она уж вытаскивала оттуда красненькую, но Эдик, не дав ей опомниться, сам вытащил мятую пятерку и, не желая больше слышать слов благодарности, помчался к чертовой матери из квартиры.
…Да, денек в смысле плана оказался не из лучших. Время летело катастрофически быстро, а в кассе — Эдик бросил взгляд на «цепочку» таксометра — шесть рублей с копейками и две сиротливые посадки.
У вокзала к нему сели какие-то две щебечущие девицы с цветами, в центре у почтамта к ним присоединился бородатый негр, говорящий по-русски лучше, чем ведущий передачи «Утренняя почта»: он иронично корил девиц за якобы невнимание к его чуть ли не коронованной персоне. Причем не мэкал, не экал, а садил деепричастными оборотами и вводными предложениями, да так, что Эдик подумал: «Ну и ну, этот тебе не только «Катюшу» споет».
Сошла эта троица у общаги университета. Там Эдик, бросив машину, посидел на бордюре, понюхал весеннюю травку на газончике. Было тепло, солнышко уже хорошо пригревало, и даже как-то лениво подумалось: а хрен с ним, с планом. Однако чувство долга вскоре снова взяло верх, и Эдик вновь включился в суматошные гонки по улицам.
От мебельного магазина он прихватил элегантного грузина на Курский вокзал, по виду даже не скажешь, кем бы тот мог работать: дымчатые очки, вельвет, хлопок, через руку плащ «лондонский туман», благородная ухоженная проседь, на запястье, разумеется, «Ориент-колледж», словом, простенько, но со вкусом, неизбитый фасончик. Заплатил он, как само собой разумеющееся, вдвое больше, чем было на счетчике, и, когда Эдик возразил, дескать, много, тот не улыбнулся, а по-деловому, серьезно заметил:
— Сам зарабатываю и другим жить даю. До свиданья, дорогой.
Эдик было встал в очередь на остановке, но двигалась она медленно, да впереди еще кто-то не спеша «банковал» с молчаливого согласия контролеров, и он решил выскочить на Садовое кольцо к обычной толкотне у бойкого гастронома — авось повезет.
Так он и сделал. Тормознул за троллейбусной остановкой, достал расхожую тряпку из-под сиденья и, выйдя из машины, что есть мочи принялся тереть лобовое стекло до самозабвенного блеска: что поделаешь, водителя Эдуарда Баранчука еще со времен армии раздражала на стекле малейшая пылинка. Так он и тер, пока его не хлопнули по плечу и громкий незнакомый голос произнес:
