Искатель, 1980 № 05 - [18]

Однако все двигатели «Каравеллы» еще до этого печального события экипажу удалось вывести на полную мощность, и корабль шел, не рыская и не меняя курса.

После штурманского пластинки стали проявлять особый интерес к аннигиляционному отсеку. Чем это грозило «Каравелле», понимал каждый: взрыв уничтожил бы корабль.

Зря люди запирали пластинки в баки для антивещества: они легко выбирались из баков. С некоторых пор пластинки начали даже стремиться проникнуть к аннигиляторам. Почему? Понять это люди не могли.

Наступил час, когда на огромной «Каравелле» из бодрствующих осталось только пятеро: Суровцев, Гюгвиненко, Луговская, Ольховатский и Либин.

Когда они собирались в огромной и казавшейся теперь такой пустынной кают-компании, то чаще всего слушали Логвиненко. Он снова и снова рассказывал о последних видениях штурмана, которые предшествовали его засыпанию.

Эти видения обсуждались и раньше, всем экипажем, но объяснить их никто не мог.

Два светила — это двойная Бета Лиры, как авторитетно подтвердили астрофизики. И это, как заметил Суровцев, — единственное, что было ясно. Все остальное ставило в тупик, давая пищу разного рода догадкам и предположениям. Возможно, штурман мысленно — с помощью «магического кристалла», способного проецировать образы на мозг, — попал на планету двух солнц. Почему же он не мог коснуться ни почвы планеты, ни единого предмета на ней?

Что означала странная роща, лишенная листьев, и летающие над нею живые существа либо аппараты? И какой смысл заключен в молниях, которые не убивают, касаясь тех, кто летает?

Если во всем этом заключается предостережение или угроза, то в чем она состоит?

Теперь «Каравелла» напоминала пустыню. Замкнутую пустыню, с огромной скоростью летящую навстречу неизвестности.

Капитан сражался с недугом до последнего. Уже не будучи в силах шевельнуть пальцем, утратив способность говорить, он сумел еще в течение четырех суток управлять кораблем.

Кто следующий?..

Как-то вечером, чувствуя себя хуже, чем обычно, Ольховатский вздумал заглянуть в информаторий.

Усевшись с томиком в кресло, энергетик с ужасом почувствовал, как руки и ноги наливаются свинцом. Он понял, что не избежал участи большинства. Вот и ответ на вопрос: кто следующий? Да, это было то самое состояние оцепенения, страшное своей неразгаданностью.

Перед его внутренним взором начали проплывать отрывочные картины. Ольховатский медленно опускался на слабо всхолмленную равнину, судя по описанию, ту самую, где побывал Валентин. Он плыл над ней высоко, так высоко, что в двухцветном зелено-алом небе мог различать звезды. Одна из них светилась ярче других. Какой-то предмет стремительно приближался, догоняя его. Вскоре уже можно было различить правильные формы предмета. Это явно было творение отнюдь не человеческих рук. По всей вероятности, космический корабль, принадлежавший внеземной цивилизации. Необычные формы корабля равномерно светились, потому и принял Ольховатский его сначала за звезду. Он не понимал, как корабль движется: корма не была снабжена ионными дюзами и фотонным отражателем, как «Каравелла», и за кораблем не Тянулся огненный шлейф длиной в тысячи километров.

Владимир посмотрел вниз: равнина под ним оживала. Ожила и безлиственная роща, которую он сразу узнал по описанию Валентина. Отлично видел он и каплеобразные существа, вившиеся над изогнутыми ветвями, из которых непрерывно били струйки пламени.

Между тем корабль приблизился настолько, что Владимир мог явственно различить его детали. Лобовая поверхность корабля пульсировала. Ольховатский думал о чужом корабле, как о живом существе, — именно таким показался ему корабль в то мгновенье.

Из кормы между тем выдвинулись четыре суставчатых присоска, от которых сходство корабля с живым существом еще более увеличилось.

Присоски коснулись почвы… И тут же взрыв адской силы потряс окрестность. Всепожирающее пламя скрыло и корабль и рощу.

Ольховатскому, корабельному энергетику, был знаком характер этого пламени. Так могут взрываться только вещество и антивещество, когда они, соединяясь, аннигилируют.

Тобор, осторожно перебирая щупальцами, переходил из отсека в отсек и всюду видел одно и то же — членов экипажа, пораженных «сонной болезнью». Они застывали в разных позах, так, как настигал их обморочный сон. Общим у всех было только одно — широко, словно в изумлении раскрытые невидящие глаза, устремленные в одну точку.

Дмитрия Анатольевича сон застиг в медицинском отсеке, когда он делал обход пострадавших, которые уснули еще раньше. Врач уснул, свалившись на койку, ь которой неподвижно застыл Георгий Георгиевич. Могучие кулаки старпома были сжаты, словно он до последнего мгновения сражался с неведомым врагом. Логвиненко нагнулся, чтобы послушать его сердце, да так и застыл…

Тобор оглядел весь отсек, убедился, что никто из людей не подает признаков жизни, и двинулся дальше. Перед тем, как выйти, он подоткнул край одеяла, свисавшего с гамака Суровцева.

Некоторых людей сон настиг в пути, между отсеками, в коридорных переходах, на бегущих лентах. Таких Тобор доставлял в ближайшие отсеки.

Автоматика на корабле работала как обычно: бежали ленты, вспыхивали и гасли панели, в урочное время день сменялся ночью и ночь — рассветом. В оранжерейном отсеке по-прежнему неторопливо сменялись времена года.