Искатель, 1976 № 01 - [42]

— Послушайте, Пачкалина, мне это все надоело. Вам охота, чтобы я вам из рукава вынул и шубу, и кольца, и сберкнижки, а откуда это и что — ни мур-мур. Лучше всего, чтобы из средств Госстраха. Но даже там спрашивают: при каких обстоятельствах был нанесен ущерб?

— Что же мне делать-то? — испуганно спросила Пачкалина.

— Ничего. Я бы и так мог найти вашего Николая Сергеича.

— А как? — быстро подключилась Пачкалина, и я усмехнулся.

— Очень просто. Дал бы запрос по местам заключения в Москве: какой Николай Сергеич с такими-то приметами содержался в их учреждении в течение последних двух лет, показал фотографию вашим соседям и точно установил бы, кто был ваш приятель. Но у меня и так дел полны руки, чтобы еще этим себе голову морочить — ваши ценности вам нужнее. Так что, за сим разрешите откланяться. Если поймаем мошенников когда-либо, я вас извещу. Сможете им вчинить гражданский иск — лет за восемьдесят они, может быть, отработают вам должок…

Я встал. На лице Пачкалиной была мука — следовало думать, и не просто думать, а думать быстро и принимать какие-то решения. Ей ведь было невдомек, что независимо от того, скажет она что-либо мне о Николае Сергеиче или нет, я завтра же с утра стану его искать именно так, как уже рассказал ей. И устанавливать, не было ли связи между ним и Умаром Рамазановым, в доме которого произвели «разгон» те же аферисты.

— Подождите, — сказала Пачкалина. — Николай Сергеичу никакого вреда от этого не будет?

— Опять двадцать пять! Ну какой же может быть ему вред? Он ведь давно осужден, наверное?

Пачкалина тяжело задышала, у нее даже ноздри шевелились от принятого решения.

— Ладно, скажу. Обоимов — его фамилия. Николай Сергеич, значит. 23-го года рождения. Он был начальник цеха… этого, значит, …спортивного оборудования, ну, инвентаря, что ли… Семья у него, как говорится, семья. Но он с женой жить не хотел, конечно. Не хотел. Больная она по-женски. Жениться на мне обещал, очень, значит, замечательный мужчина он был, настоящий человек, представительный, с положением, значит, с положением…

Пачкалина заплакала. По-настоящему — негромко, сильно, и, видимо, ей не хотелось, чтобы я видел, как она плачет, и про распахнутое платье свое она забыла, и забыла про громко высвистывающего носом Гену с золотым перстнем и длинным серым ногтем на мизинце.

Судорожно сотрясалось все ее крепкое здоровое тело, в котором наверняка не было никаких болезней, и, сам не знаю почему, было ее очень жалко…

ГЛАВА 8

Лифт не работал. Об этом извещала табличка на двери и голова монтера, торчавшая в сетчатом колодце, как редкостный экспонат на модернистской выставке. Задрав вверх голову, он кричал кому-то:

— Эй вы, охломоны! Забыли про меня? Подымай коляску!

Смешно было мне слышать такие слова в нашем строгом учреждении, где в течение многих лет так боролись против всяких жаргонных словечек, что перегнули палку в другую сторону и выродились на свет какие-то ужасные, специфически милицейские официальные выражения вроде «висяк», «отсрочка», «фигурант», «самочинка»…

Неохота было идти на пятый этаж пешком, я спросил монтера, сидевшего на крыше лифтовой кабины:

— Скоро почините?

— Скоро, — пообещал он, нажал какой-то там контакт на крыше и плавно вознесся верхом на кабине ввысь.

Я не стал дожидаться, махнул рукой и пошел на пятый этаж по лестнице. А поскольку марши у нас огромные, у меня оказалось полно времени, чтобы обдумать свои дела на сегодня. Конечно, было бы так прекрасно, если бы позвонила Рамазанова и сообщила что-нибудь сокровенное. А ей ведь наверняка есть что рассказать мне. Но ее обещание позвонить стоило полкопейки в базарный день. Она мне звонить, безусловно, не станет, даже если точно узнает фамилию, имя-отчество и место жительства аферистов. Резон тут простой — страх за судьбу мужа всегда в ней будет сильнее сожаления о потерянных ценностях или стремления отомстить негодяям. Она ведь не хуже меня понимала, что «разгон» учинили люди, прекрасно информированные о делах мужа. И знание их было так велико, что могло включать сведения о его нынешнем месте нахождения. Поэтому Рамазанова наверняка уже приняла решение: черт с ними, с деньгами, и уже миновавшими переживаниями! Как это ни странно, но ей, конечно, больше хочется, чтобы я не поймал мошенников, поскольку в этом случае всегда будет риск, что я могу вытрясти из них сведения об Умаре Рамазанове…

По субботам в наших коридорах тихо — не снуют ошалевшие от хлопот инспектора, не стучат каблучками секретарши с бумагами, не видно жмущихся к стенам свидетелей и потерпевших. Гулкое эхо моих шагов провожало меня по всему коридору до самого моего кабинета. Когда случается бывать здесь в такие дни, я чувствую себя хозяином огромного пустого дома, брошенного только на мое попечение.

Это ощущение еще усиливалось в моем кабинете, где тишина была особой, характерной только для больших пустых зданий: безмолвие, оттененное какими-то очень далекими, еле слышными стуками, шорохами в трубах отопления, внезапным острым звоном оконного стекла от проехавшего мимо автобуса.

Сначала я хотел позвонить в ГАИ насчет номера «Жигулей», но палец чуть ли не бессознательно набрал номер телефона Лыжина — сейчас его можно, наверное, скорее всего застать дома — ведь сегодня суббота, и еще довольно рано, около десяти часов.