Искатель, 1975 № 01 - [41]
Появились Жилков и Беба. Вернув привычное самообладание, Беба выглядела спокойной, уверенной в себе. Правда, глаза ее слегка покраснели от слез, но никто, кроме Жоржа, этого заметить бы не смог.
Георгий Даракчиев подошел к столу и поднял свою чашу.
— Друзья, — торжественно начал хозяин. — Нас сегодня семеро. — Он закрыл глаза и продекламировал то, что так старательно учил к сегодняшнему вечеру: — «Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух, и произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле». — Он помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. — Но пусть вас не пугает древнее пророчество: если оно и оправдается, то только в любви. И потому я пью за любовь! Подымите ваши рюмки, друзья!
Еще плыл по гостиной серебряный хрустальный звон, а Даракчиев уже успел единым духом осушить свою чашу. И сразу же он застыл, как будто в глубоком раздумье. Казалось, по лицу его промелькнула мгновенная тень удивления. Все смотрели на него, ничего не понимая. Паликаров открыл рот, чтобы что-то спросить, но не успел. Лицо Даракчиева исказила гримаса боли, он зашатался и вдруг упал как подкошенный. Первый пришел в себя Дамян Жилков.
— Ну что стоите?! Инфаркт! — с трудом выговорил он мудреное слово.
Нагнувшись над Даракчиевым, он развязал ему галстук и расстегнул рубашку.
— Я слыхал, помогает искусственное дыхание. Эй ты, — крикнул он Средкову, — иди сюда и делай ему искусственное дыхание. А я побегу за врачом. Живет тут один поблизости. — Он метнулся к двери, и вскоре все услышали, как взревел мотор его машины.
Несмотря на все усилия таможенника, привести Даракчиева в чувство не удалось. Через несколько минут Жилков вернулся с врачом. Если бы положение не было столь серьезным, внешность врача, наверное, вызвала бы всеобщий смех. Это был низкий, лысый, не в меру полный человек, облаченный в короткие штаны, рубаху навыпуск и в сандалии на босу ногу — Жилков застал его за работой в саду и даже не дал возможности переодеться. Врач склонился над Даракчиевым, пытаясь нащупать пульс.
— Дайте мне зеркало. Или стекло.
Мими вытащила из своей сумочки зеркальце и подала его дрожащей рукой. Врач подержал зеркало перед ртом пациента, придирчиво осмотрел и покачал головой.
— Где его рюмка?
— Вон она. На ковре у стола, — указал пальцем Жилков.
Врач взял чашу, обнюхал ее и осторожно поставил на стол. Затем выпрямился, почему-то поправил свою рубашку и произнес почти торжественно:
— Он мертв. Цианистый калий. Немедленно вызовите милицию.
БОГИ НЕ УБИВАЮТ ЯДОМ
— …Вот такая история, товарищ подполковник, — закончил свой рассказ капитан Смилов, — история грязная. Пьянство, разврат — чего тут только нет. — Смилов вы тащил из стола какой-то узелок, развязал тряпицу и протянул подполковнику роковую седьмую чашу. Геренский повертел ее в руках и возвратил капитану.
— Да-а-а, — задумчиво проронил он. — Недурна, такую я впервые вижу. А теперь расскажи, что ты успел уже сделать?
— Признаться, на первый взгляд задача показалась мне не очень сложной. Яд в чашу всыпал кто-то из гостей, это ясно. Но я сразу же исключил обеих девушек — Елену Тотеву и Марию Данчеву. Объективно они не имели возможности дотронуться до чаши. Девушки приехали вместе с Борисом Паликаровым и сразу же ушли в беседку в саду. А в гостиную их ввел сам Даракчиев. Они не могли всыпать яд.
— Нашли ли сосуд, в котором он находился? — спросил подполковник.. — Коробочку, баночку, пузырек?
— Нет. Тщательно обыскали всю дачу, сарай, двор — безрезультатно. Не помогла и собака.
— Выходит, убийца принес цианистый калий в своей ладони? Или в дело вмешался бог? — Геренский улыбнулся. — Но боги не убивают ядом, Любак!
Капитан Смилов поднял удивленно голову:
— Что вы сказали?
— Античные драматурги, дорогой мой Любак, иногда придумывали настолько запутанные ситуации, что сами не могли найти выход из них. И тогда они пользовались хотя и примитивным, но зато впечатляющим приемом — сверху на сцену спускали на канате бога. И он улаживал все дела. Однако при этом, насколько я помню, боги никогда не пользовались ядом. Они убивали громами, стрелами, рушащимися скалами, но яд считали, наверно, ниже своего достоинства.
— Не очень-то я силен в этих софоклах-еврипидах, — сознался Смилов. — Но вас я понимаю: сосуд из-под яда, конечно, должен где-нибудь существовать.
— Почему же он исчез, Любак?
— Я подозреваю Жилкова. Между смертью Даракчиева и моим появлением только он покидал дачу. Он ведь поехал за врачом.
— Это уже кое-что!
— Но на подозрении еще трое. Каждый имел возможность отравить Даракчиева.
Несколько минут Александр Геренский, прихрамывая, разгуливал по кабинету, потом вернулся к столу.
— Продолжай, Любак. Что же нашли при обыске?
— Прежде всего, товарищ подполковник, деньги. Это было сборище далеко не бедных людей. В карманах убитого найдено около тысячи левов и сертификаты — еще на двести. В сумке Дарговой — почти две с половиной тысячи. У Жилкова — полтораста, у Паликарова — двести с лихвой. Даже у Марии Данчевой, довольно вульгарной девицы, сто левов… Дача была битком набита деньгами, в том числе западной валютой и сертификатами.
