Искатель, 1974 № 04 - [65]

— Вечно это продолжаться не может, — сказал я. — Нам дьявольски везло. Мы этим пользовались. Пора завязывать.

— Это невозможно, — уже в который раз повторил он в ответ. Мы сидели в Баркли Баттери на Пиккадилли, со вкусом тратя заработанные таким путем деньги. — Да и имеет ли смысл? Работка у нас что надо, так почему бы не сделать на ней бизнес?

— Да потому, что нас в конце концов накроют.

— Но почему? Если мы будем обтяпывать в будущем по одному хорошенькому дельцу в месяц — а это при моих теперешних связях вовсе не трудно, — то сможем делать вполне достаточно денег. Одно дельце в месяц, особенно если его подготовить как следует, вряд ли подведет нас.

— Нет, полиция когда-нибудь доберется до нас. Удивляюсь, как этого до сих пор не произошло, — настаивал я. — Должно же в конце концов привлечь внимание хотя бы то, что мы с тобой столько путешествуем.

— Э, да брось ты! — Хоскинс опрокинул стакан в рот и подозвал официанта, требуя еще один. — Они совсем не такие умники. Далеко им до такой сообразительности. Пока мы разыгрываем из себя яхтсменов-любителей, которые не в силах сопротивляться зову моря, нам ничего не угрожает.

Зов моря… Особую ненависть вызвал тон, с каким Хоскинс произнес эти слова. Море действительно звало меня. Звало всегда. Его слова, небрежно слетевшие с языка, перечеркивали половину моей жизни.

— Ну, знаешь ли, я не собираюсь заниматься такими делишками всю жизнь. Я скоро завяжу, — коротко ответил я.

— И это будет весьма неразумно с твоей стороны, — после некоторой паузы произнес Хоскинс.

Мы уставились друг на друга с нескрываемой ненавистью. Казалась абсурдной сама мысль о нашей совместной деятельности. Я подумал тогда: неужели и другие преступники связаны друг с другом таким же отвратительным образом?.. В глубине души я понимал, что он говорит чистейшую правду: сделав меня своим придатком, он уже никогда не выпустит меня из своей хватки. Если бы я попытался выйти из предприятия, он нашел бы способ навести полицию на мой след. Как ему удалось бы, не замешав при этом самого себя, я не знал. Но был уверен, что он это сделает. В таком я оказался положении, и такой он был человек.

— Что ж, посмотрим… — сказал я неопределенно. Я знал, что спасения нужно ждать только со стороны. На собственные силы рассчитывать я не мог, да и на благие намерения Хоскинса тоже. Последних вообще не существовало в природе. И все-таки я должен спастись. Судьба ли, случайность ли, или… или что-то еще. Так я думал.

Сообщения о серии гнуснейших преступлений, известных под общим названием «Убийства Рейнса», стали главной сенсацией английских газет на несколько недель. С точки зрения газетных издателей, в деле Рейнса имелось буквально все, чтобы повысить тиражи и заработать барыш: кровь, загадочность, ужас, щекочущий нервы обывателям, и огромный публичный скандал. Оказалось, что Рейнс до совершения преступлений находился в желтом доме, но был отпущен на свободу и признан здоровым, причем сделал это целый консилиум известных врачей министерства внутренних дел.

Был он сумасшедшим или в здравом уме — а ведь всегда приятно, проклинать специалистов, — но за какие-то десять дней Рейнс задушил четверых детей, ни одному из которых не было и восьми, после чего как сквозь землю провалился.

Конечно же, из множества мест поступали сообщения, что он обнаружен. Его фотография с надписью «Разыскивается преступник» появилась во всех газетах. Судя по фотографии, он походил скорее на епископа, нежели на преступника. По внешности, писали газеты, это совершенный джентльмен со старательно наманикюренными руками. Человек, как говорила мать одного из убитых детей, в голосе которого слышалась сама доброта.

Возможно, он и был добряком, ибо мог позволить себе предложить ребенку чемодан сладостей или прогулку на машине. Но вот «джентльмен» — это, пожалуй, слишком даже для падких на словечки газет. Четверо детей — таков страшный счет преступлений, причем жертвы были убиты так, что и привыкшие ко всему бульварные газеты не стали печатать подробностей. За преступлениями последовал целый месяц охоты на преступника. Охота охватила всю страну, вызывались все новые свидетели преступлений, выдвигались новые догадки и версии. Несколько раз преступник лишь чудом избегал ареста. А за всем этим последовала полная тишина.

Хотя было уже довольно темно, я сразу узнал Рейнса, едва он ступил на борт. Его препроводил вниз сам Хоскинс, будто любимый сын богатого папашу. Стоя на мостике и глядя в затылок семенящего по трапу Рейнса, я решил, что это чересчур даже для нас. Но тут же пошел вниз, где нас представили друг другу. Последовавшее через стол рукопожатие я вспоминаю как свидетельство моего окончательного падения. Рука его, пухлая, гладкая и потная, мягко приняла мою, как выражение уверенности, что этот маленький контакт сделает нас друзьями. Я вспомнил о том, что делали эти руки всего несколько недель назад. У меня пересохло во рту. Как писал в газете полицейский врач, Рейне душил жертвы руками. Теперь это для меня было не фразой.

Рейне не произнес ни слова. Так я и не узнал, что у него за голос. Полупривстав для приветствия с дивана, он снова забился в угол с видом человека, ввергнутого в преисподнюю после того, как им покорены мировые вершины. «Ты скрываешься, — подумал я, — и это у тебя на совести. За тобой гонится полиция многих стран. Сюда ты попал потому, что купил нашу помощь. И мы теперь являемся твоими единственными пособниками, лучшими из всех у тебя бывших на этом свете».