Искатель, 1974 № 04 - [63]

После этого случая дела пошли еще хуже. Можно подумать, что, получив свободу действия, Хоскинс решил доказать, что он хозяин положения и мой хозяин. Вряд ли стоит рассказывать, какую работу мы выполняли в те скверные месяцы. Наркотики перестали быть чем-то особенным в наших грузах, а запрещенный алкоголь теперь казался чем-то вроде блага великого. Однажды у нас на борту появилась эдакая крепкая баба с двумя насмерть перепуганными девицами, которые плакали всю дорогу и сошли на берег почти невменяемые от принятых наркотиков. Когда я спросил Хоскинса: «Что за птицы?» — он ответил небрежно: «Так, товар». В другой раз мы погрузили на борт гроб. Свинцовый гроб, который принайтовили позади мостика и сбросили в море, недалеко от Сант-Катеринэ.

— Теперь послушай… Милях в десяти от Хита, — он дал подробные координаты, — имеется заводь, которая вдается глубоко в болота. Во время прилива там полно воды. И там же есть боковое ответвление от флостоунской дороги, подходящее к самой кромке воды.

Я ответил, что посмотрю эти места по карте.

— Хорошо, так и сделай, — сказал он и повторил: — Но учти, должно быть все как часы.

— Что будет на сей раз? — спросил я, хотя мне уже было все безразлично.

— Нечто особенное, — несколько нервно, но торжествующе ответил Хоскинс. — Такого мы еще не делали никогда. — Затем я услышал его неприятный смешок: — После этого ты можешь выйти из дела. Что, соблазнительно звучит?

— Хорошо, я буду в том месте, — ответил я и повесил трубку. Теперь мы не шутили в разговорах. И дело в итоге оказалось не шуткой.

Ожидая среди соленых, окруженных низкими берегами болот, слушая пронзительные крики морских птиц, носящихся словно привидения, я поймал себя на том, что надеюсь на неудачу Хоскинса. Надеюсь на то, что у них что-либо пойдет не так. Что он задержится или вообще не придет. Или даже на то, что появится полиция. Но ровно в одиннадцать вечера я увидел в отдалении тусклый свет автомобильных фар. Машина свернула с шоссе и, все громче и громче урча мощным мотором, направилась прямо к месту, возле которого я стоял. Вскоре, виляя и подпрыгивая на неровностях дороги, появилась неясная тень небольшого грузовика. Он остановился, развернулся и, дав задний ход, вплотную подошел к борту судна. Все было сделано так быстро и ловко, словно маневры, были заранее отрепетированы.

С заднего борта спрыгнул неизвестный человек, а второй — я узнал в нем Хоскинса — выскочил из кабины и подошел к первому. Молча они принялись выгружать из кузова небольшие овальные ящики. Тяжело дыша от усилий, они подняли ящики на борт и поместили их внизу, в каюте. Я тоже помогал, принимая ящики и спуская вниз по трапу. В неясном свете притушенной лампочки я разглядел эти деревянные ящики, прочно обитые стальной лентой. На всех были одинаковые печати с двумя переплетенными буквами — эмблема королевской почты. Никто не говорил ни слова, пока не подняли на борт последний.

— Все восемь здесь. О'кэй? — хрипло произнес незнакомец.

— Да, их восемь, — ответил Хоскинс.

— Вот и весь разговор. — Незнакомец подошел к машине, мотор взревел. Она пошла к шоссе, подпрыгивая на ухабах.

— А теперь запускай, да поскорее, — сказал Хоскинс, стоя рядом со мной на мостике. — До рассвета нужно оказаться где-нибудь посреди прилива.

Это был не рейс, а черт знает что. Такого с нами еще не случалось. Мы направлялись к маленькой бухточке недалеко от Ле-Туке — месту, которым пользовались уже не раз. В сумерках рассчитывали подойти к французскому берегу и в полночь встретиться со своими людьми. В действительности лишь благодаря чистейшей случайности удалось передать груз по назначению.

Те, с кем мы должны встретиться на французском берегу, были совершенно уверены, что мы рванули в Испанию. Они уже послали своих людей достойно встретить нас в Сан-Себастьяне. Вот какие у нас были друзья. Но не от нас, конечно, зависело, что не удалось явиться на место вовремя.

И на этот раз КЛ-1087 вышла из игры. Буквально через десять минут хода на винт намотались водоросли. Целых два часа пришлось нырять с ножом и резать водоросли, потом выныривать на поверхность и, отдышавшись, снова нырять. Только после этого мы могли продолжить путь.

Всю работу выполнял я один, так как Хоскинс, по его словам, совершенно не мог находиться под водой. Впрочем, лучше уж было выполнять хоть какую-то работу, даже холодную, изнурительную и неблагодарную, как эта, чем сидеть в бездеятельности и ждать, пока корабль тронется сам. Хоскинс оставался хладнокровным — у него замечательные нервы. Мы находились в виду берега, у самого входа в бухточку, где грузились. Каждый раз, когда на шоссе появлялся свет автомобильных фар, он следил за нами, словно за дулом приставленного к животу пистолета.

Я все размышлял, что же это у нас на борту, если он так нервничает. Но когда спросил наконец об этом, он ответил:

— Тебе нечего волноваться. Знай только, что, если нас поймают, у нас появится возможность вспоминать это лет десять, если не больше.

Я вспомнил печати на ящиках, их вес, стальную ленту, которой они обшиты, и почувствовал себя преступником, за которым гонится полиция.