Искатель, 1969 № 02 - [32]

Андерсен сочинял для детей, поэтому и выявил чисто внешнюю сторону ситуации, когда из современности мы чудом переносимся в давным-давно минувшую эпоху. Но существует и внутренняя сторона: человек попадает в мир, характеризующийся более низким духовным состоянием.

Каждый из нас несет в себе общенародный, общечеловеческий нравственный опыт. Расположенный в глубинных пластах нашего «я», он сплошь и рядом нами отчетливо не осознается. Современная женщина может в сутолоке жизни не размышлять о женах декабристов или, подумав однажды, мимоходом, надолго о них забыть, но одна из чудеснейших тайн человеческого духа заключается в том, что о н и о ней никогда не забывают и в решающую минуту определяют ее судьбу.

И вот если мы рассмотрим обрисованную Андерсеном ситуацию с внутренней стороны, то поймем, что современный Андерсену, — нет, лучше: нам! — человек, очутившись в «несравненном XIII веке» (колесо, которое можно повернуть обратно, и чудодейственные калоши — философско-художественные синонимы), попадет в мир, в котором еще не мыслил Гамлет, не страдал Дон-Кихот, не умирали бесстрашно женщины французской революции, не освещали дорогу в будущее русские рыцари духа, чьи имена бесконечно дороги каждому из нас.

Страшны не темные, немощеные, непролазные улицы; самое страшное — возвращение к иному, более низкому нравственному и духовному состоянию.

Античность Маркс называл «детством человеческого общества», — но, размышляя над этим детством, чей эпос и чье искусство доставляют нам до сих пор величайшее художественное наслаждение, он отрезвляюще точно замечает: мужчина не может снова стать ребенком, не впадая в ребячество. «Но разве его не радует наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на более высокой ступени воспроизводить свою истинную сущность?» Мысли сжаты в трех строках настолько естественно мощно, — подобно листьям в набухающей почке, — что рождается искушение их «развернуть». (В этой побуждающей силе и заключается обаяние даже, казалось бы, «второстепенных», «попутных» соображений, замечаний и наблюдений Маркса.)

«Более высокая ступень» — сегодняшний возраст человечества. Именно она — единственно реальная, высшая ступень, потому что насыщена — в максимально возможном объеме — уже нажитым реальным духовным и нравственным опытом человечества. Мы рождаемся с этим опытом, а умираем, передав его наследующим поколениям неминуемо обогащенным, ибо делают его более полным и мудрым не только высокое, радостное, героическое, но и то, что доставляло боль и печаль, ему на пользу, тяжкие бессонные ночи, даже заблуждения и ошибки. Боль утихает, но никогда не может быть забыто, что она была; разрешаются сомнения, но не умирает память о бессонных ночах…

Я не могу иначе, как иронически, относиться к ребяческим попыткам буржуазно-европейских философов «повернуть колесо обратно», возвратиться из нашей эпохи в идеализированный, никогда в реальной истории реально не существовавший, «исполненный гармонии» XIII или XIV век. Но если я хочу воспроизводить на высокой сегодняшней ступени мою истинную сущность, я должен нести в себе и любовь Абеляра и Элоизы, и подвижничество каменщиков, созидавших соборы, и муки испепеляемых еретиков…

В наши дни многие философы охотно обсуждают вопрос: что утратил человек за последние десятилетия, насыщенные бурным развитием техники, отмеченные фантастическим убыстрением ритма жизни? Может быть, это говорит о моей наивности, но я никогда не верил в то, что человек может что-то утратить. Он может перестать быть человеком, то есть утратить в себе не что-то, а человека, сохранив физическое обличив гомо сапиенс (за исключением, разумеется, «зеркала души»: лица), что характерно для фашизма, но пока он остается человеком, он ничего не утрачивает, он лишь забывает. Надо ему напомнить, иногда настойчиво, даже жестоко напомнить, и будто бы утраченное оживает, поднимается из глубин памяти сердца.

Счастье: воспроизводить на высшей — сегодняшней — ступени собственную истинную сущность, и стоит для этого духовно потрудиться над тем, чтобы и реже и меньше забывать.

Когда Маркс, очерчивая человека коммунистического будущего, говорил: «…чувства и наслаждения других людей стали моим собственным достоянием», — он, несомненно, имел в виду не только современников этой гармонически совершенной личности, но и тех, кто страдал, любил, радовался задолго до ее появления…

Богатство духовной жизни человека будущего составят в известной мере чувства, мысли и наслаждения любого из нас. Они помогут ему на новой, реальной (для него — сегодняшней!) ступени воспроизводить истинную человеческую сущность. И к не верю, что он потеряет что-то из того, что нас сегодня радует и мучает; он, может быть, забудет — на час или на минуту, — но, восстановив в памяти сердца, станет только богаче.

Я даже беру на себя смелость утверждать, что именно это — наше, сегодняшнее — ему нельзя — абсолютно нельзя! — забывать (пусть уж лучше забудет любовь Абеляра и Элоизы), а запамятовав хотя бы на минуту, восстанавливать надо сосредоточенно и любовно. Ибо то, что кажется мечтающим о XIII веке западноевропейским философам «безмерным и безобразным», на самом деле величайший час истории, когда человечество переживает изменение не эпохи, а эры. Меняется лик человеческого общества, меняется лик планеты; уходит в небытие потрясаемый в течение пятидесяти лет нашей революцией старый мир частной собственности и отчуждения и нарождается новый мир, новый человек, новое человечество.