Искатель, 1968 № 02 - [64]

Фролову плохо. Совсем. Помочь нечем.

Мы шли по краю выхода гранитов.

Трудно было с проводником. Найти хорошего, каким казался нам Омар, было трудно. Они знают или горы, или язык. Я плохо знаю таджикский. А горы без проводника для нас мертвы.

Опять!

Надо брать винтовку.

Если что случится с нами…»

Я перевернул лист из блокнота. Пожухший и ломкий, как лист осеннего дерева. Карта! Рисованная карта… Линии, сделанные мягким карандашом, расходились, образуя загадочную звезду, как на картах пятнадцатого или шестнадцатого веков, — только здесь не было цветных буйволов, не выползали рисованно-страшные змеи и не бежали стада оленей. Расходящиеся линии пропадали у краев темными жилками осеннего листа. Между двумя из них располагался кривой и жирный крест. Здесь они были.

Записка была не дописана. Она кончалась словами, которые мне хотелось произносить вслух: «Если что случится с нами…» Если что случится… Если…

Но я точно знал, что с отцом в той экспедиции 29-го года ничего не случилось. Он пришел из нее. Как пришел из многих последующих. Он погиб на фронте под Будапештом, и его медаль «За отвагу» лежала в столе матери.

Откуда же эта запись? Как узнать об этом?

Наверное, такое бывает с каждым: когда готовишься жить самостоятельной жизнью — а меня ждало именно это, я кончал институт, — приходит желание узнать о жизни других. Хочется словно бы проверить себя по их жизни. А тут еще такими людьми, чью жизнь мне хотелось вернуть для себя, были отец и его товарищи. Отец, которого в общем-то никогда не было со мной рядом. Живым.

Я задумался об этом и снова открыл первую страницу записей.

«Царствует здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня, без следа человеческого жилища (Суань Цзан). Здесь живут «племена карликов» (Олуфсен)».

Запись обрывалась. Должно быть, отец делал ее еще перед отъездом в экспедицию, стараясь увидеть Памир глазами предшественников.

Он не делился с матерью воспоминаниями, которые мешали бы ему уходить каждый год в поиск. Они бы делали ей тяжелыми прощанья с ним. Он берег ее своим умалчиванием и недоговоренностью, и она понимала это. Мать почти ничего не знала о том нападении басмачей. Записка так и не стала письмом.

У меня же впереди был свободный полулетний-полуосенний месяц. Институт в следующем году будет позади. И скоро мне надо будет делать выбор, куда ехать после окончания. Мне захотелось увидеть тех людей, с которыми отец был когда-то вместе. И этот край. Найти сейчас…

А почему, собственно, найти! Слово показалось мне знакомым, будто я только что произносил его. Я снова повернул листы и наткнулся на него: «Найти хорошего — каким казался нам Омар — было трудно». Но теперь меня поразило другое слово. Почему «казался»?

В одной из комнат Министерства геологии пожилой человек выговаривал мне голосом заслуженного, но утомленного педагога:

— Если вы, молодой человек, полагаете — в своей яркой неосведомленности, — он подчеркнул эти слова жирной и язвительной чертой, — что хороших проводников так уж много, то вы ошибаетесь. Уверяю вас.

— Я ничего не полагаю. Я просто…

— Нет, полагаете, — отрезал «педагог».

Оказалось, он знал моего отца. Но познакомился с ним после той экспедиции 1929 года. Впрочем, он знал многих и, конечно, не мог держать сведения обо всех в своей голове, Он лишь любезно согласился навести справки, и в следующий раз, когда я пришел в ту же комнату уже как его знакомый, он сказал без предисловий:

— Так вот, молодой человек, доктор геологических наук Фролов работает в Нуреке. А Омар Ахрари, если, конечно, вы его имеете в виду, — в Душанбе.

Я поднялся.

— К сожалению, он уже не проводник. Он шофер.

«Педагог» поджал губы, выражая этим недовольство такой легкомысленностью неизвестного мне Омара.

— Что вас еще интересует?

— Ничего. Что я мог сказать ему о всех своих мыслях и о том, что привело меня сюда?

Омар, с красивой фамилией Ахрари, — жив. Я хочу знать не написанные в записке слова. И вообще я хочу знать, что там произошло. Слова, которые хотелось произносить отдельно, жили во мне: «Если что случится с нами…»

Смогу ли я узнать что-нибудь? Через столько лет! Впрочем, стоило ли так много думать об этом? В конце концов я просто увижу новых для меня людей и новый край. Это радовало меня.

Поезд пришел в Ош.

Жара скручивала зеленые листья в потемневшие стручки. Казалось, это происходит прямо на глазах. Она обступала плотной, вязкой массой, и при каждом движении ее надо было толкать, вытесняя в ней для себя новое место.

Через час мы уже сидели с начальником автобазы в чайхане.

Базар шумел протяжными, прижатыми жарой к земле голосами.

— Я не знаю, зачем ты хочешь его видеть, — говорил Хуршет, — но если ты хочешь говорить с самым лучшим моим шофером…

Я улыбался, видя его осторожную любезность. Но что я мог ему сказать?

Чайники приносили и уносили. Пиалы поднимались и опускались медленно, по-полуденному. Шумел базар.

Он рассказывал.