Искатель, 1961 № 06 - [33]
— Нет, не станете вы врать. Видал я вашего брата в тюрьме. Не станете. Ладно. Сделаем.
— Повоюешь у нас в отряде, покажешь себя — простят, — сказал Жуков. — Бывали у нас такие случаи.
— Ладно. Сделаем, — угрюмо повторил Хорт.
Побег был назначен в ночь на субботу. Дядя Андрей, получив кусок мыла с отпечатками тюремного ключа, принялся за работу. Он выточил из болванки новый ключ с тем же рисунком бородки.
— Только осторожно, — предупредил он Жукова. — Металл мягкий. Поспешите — сломаете!
Ночью Жуков, одетый в полицейский мундир, постучал в основание тюремной вышки, на которой дежурил Хорт. Полицейский увидел Жукова, кивнул головой. Тем временем Володя Хитрун принес во двор оружие спящих охранников.
С автоматом, поставленным на боевой взвод, партизанский связной дежурил у тюремной стены. Через несколько минут на вышке показался Хитрун.
— Петро, Хорт ключ сломал в замке.
Измена или нечаянная задержка?
— Пилите решетку, — сказал Жуков. — Если что, стреляй в Хорта и давай отсюда. Я буду прикрывать.
Два часа стоял Жуков, ожидая, пока его помощники напильниками и ножовками разрежут железные прутья. «И ночь вроде не холодная была, — вспоминал потом Жуков. — И одет я был тепло, а вот продрог — зуб на зуб не попадал. Ну, думал, последнее задание выполняешь, связной».
Наконец решетка была распилена. «Майор» сделал попытку пролезть в окно, но не смог. Тело его распухло от побоев, и остатки решетки не выпускали пленника. Обессилев, «Майор» повис на зубьях.
— Тяните меня, ребята, — сказал он и, закусив губы, не издал ни одного стока, пока Хитрун и Хорт тянули его сквозь острые обрезки решетки.
Когда заключенного вынесли к вышке, он уже не мог стоять на ногах. Пришлось спускать его на улицу, обвязав веревками. Хорт взвалил «Майора» на могучие плечи, понес по улицам. Еще несколько сот метров — и кладбищенская роща. А оттуда путь в лес.
Неожиданно за поворотом послышались шаги кованых солдатских сапог. Жуков, сжимая гранату, вышел вперед. Значит, боя не миновать..
— Не надо, — сказал Хорт. — Так обойдемся.
Он опустил «Майора» на землю, и тот, в разорванной, залитой кровью одежде, шатаясь, вышел на середину улицы. За ним с автоматами наперевес двинулись Жуков и полицейские. Неясный свет месяца, скрытого за облаками, освещал эти четыре фигуры. Обычная для времен оккупации ночная картина: заключенного ведут на расстрел. Немцы, возвращавшиеся с гулянки, посторонились, пропуская конвоиров.
— Ну и разделали они его, — сказал один из солдат, осветив фонариком «Майора Василия».
Вскоре Жукову пришлось на несколько месяцев покинуть город и укрываться в деревнях, где не было полицейских отрядов. Иного выхода не было. Гестаповцы арестовали войта Докудовской гмины Тавлая. Теперь удостоверение старосты не только теряло силу, но и служило уликой. Все документы, выданные Докудовской гминой, подвергались строгой проверке.
Попрощавшись с гостеприимным дядей Андреем и Шуриком, Жуков ушел из города.
В партизанском отряде он встретился с Сосновским. Да, друзья снова были вместе. Исхудавший, еще не оправившийся после болезни, Сосновский вывел из болот свою группу и встретился с партизанами. Теперь он был начальником особого отдела в партизанском отряде.
Человек, не видевший Лиды со времен войны, не без труда отыщет улицу Карла Маркса — зеленеющую садами, прямую, веселую. Дом номер двадцать семь, впрочем, не особенно изменился за прошедшие годы. Он крепко, надежно срублен из белорусской сосны. Вот только подновлена крыша, да желтеют кое-где свежие бревна, да забор поставлен новый.
Дом этот знаком каждому школьнику Лиды. В нем живет Екатерина Михайловна Клим-ко, мать героев. В самом доме тоже мало что изменилось. Екатерина Михайловна поддерживает тот же порядок, что и семнадцать лет назад. Конечно, комнаты по-прежнему заставлены горшками с фикусами, геранью, фуксиями.
В самой просторной комнате, против окон, два больших портрета. Два очень похожих русых, большелобых парня. У обоих упрямо сжатые рты, чуть прищуренные светлые глаза. Лица добрые, открытые. Нетрудно догадаться — братья. Тот, что постарше, — Генка, младший брат Шурика. Это снимок 1953 года, последняя фотография Генки. А тот, что кажется помоложе, это и есть Шурик Климко, командир лидских комсомольцев-подпольщиков. Снимок 1942 года, единственная память о Шурике.
Хозяйка дома Екатерина Михайловна, маленькая, сухонькая, очень подвижная женщина, о былых днях рассказывает со спокойствием, за которым чувствуется горечь выстраданных лет, тяжкие раздумья бессонных материнских ночей. Все вытерпела, все перенесла. Вот только соседи говорят: «Ссохлась ты, Екатерина Михайловна, сжелтелась». Хлопот у Екатерины Михайловны много — да ведь она из тех женщин, что идут навстречу заботам. Полон дом ребятишек — это уже внуки. Большелобые, крепкие, рослые не по годам ребята. Да, недаром говорят: «Климки быстро растут»…
Рассказ Екатерины Михайловны. «Эту ночь, как Роберт Юрьевич взорвал электростанцию, я помню хорошо. Тревожная была ночь. К вечеру набилось к нам много военнопленных. Я их всех знала. Они на станции работали. Одного Роберта не было. Чуяла я: что-то задумали ребята. Молчала. Привыкла ко всякому беспокойству. Конечно, болело сердце за сыновей, особенно за Шурика — самого бедового. Понимала, что дело он делает правильное, суперечить ему ни к чему.
