Искатель, 1961 № 06 - [34]
Многое он от меня скрывал. А как от матери убережешься, от хозяйки в доме? Чего не знала, о том была догадка.
Собрала пленным поесть. Часов в десять они взяли оружие и пошли. Повел их Толя Качан, а Шурик остался. Маша прибегала и о чем-то говорила с Шуриком.
А среди ночи — я лежала, не спала — громыхнуло. Окна порозовели. Пожар! Машины забегали по улицам, сирену на станции запустили. На улице полно было народу. Смотрели, как полыхает электростанция.
На другой день прибегает Маша. Запыхалась. Вижу — лица на ней нет. Белая, и руки дрожат. Дала ей воды. Она сразу к Шурику в комнату. Достала гранату, револьвер.
— Мама, прощайте.
— Да что, — спрашиваю, — с тобой?
— Мама, я немцев потравила.
Тут и у меня ноги чуть не подкосились. Страшно стало за нее.
— Немцы к нам приехали, гестаповцы, — рассказывает, торопится. — Хотели на станции всех позабирать. До Роберта докопались. Потравила я их, порошков им насыпала.
В сенях остановилась:
— Мама, берегите Шурика.
И ушла. Долго я простояла в сенях, слушала — нет, никто не стрелял. Значит, выбралась. Потом соседи рассказывали — в госпитале у немцев был переполох. На санитарных машинах травленых гестаповцев свозили. Кислое молоко сыворотку собирали по домам — отпаивать сволочей. Не всех, говорят, спасли.
После этого Шурика и Мотю Наказных взяли на допрос. Знали, что они дружат с Машей. Били их. Все же выпустили — не могли доказать вины. В то время партизаны больших дел натворили на железной дороге. Взрывали эшелоны почти каждый день. На станции и вовсе работы остановились. Поезда неделями не ходили.
С Ленькой Холевинским первым стряслась беда. Вечером Шурик и Толя принесли его на шинели. Ни кровинки не осталось в хлопце. Когда нашли его, еще был живой. Говорил. А по дороге умер. От Шурика и узнала, что случилось с Ленькой. Немец какой-то заметил его на путях и погнался. Выстрелил несколько раз по хлопцу и, видно, сам не думал, что попал. А Ленька где-то в садочке залег и темноты ждал. Если бы покликал кого-нибудь, может, и спасли бы, а он, глупый, молчал. Боялся кричать, чтоб немцам не сказаться. Пытать начнут — еще проговоришься. Отчаянный был мальчишка. Щуплый, слабенький на вид, а сколько в нем было силы! Захоронили Леньку тайно, чтобы немцы ничего не узнали.
Фашисты становились все лютее. То и дело хватали людей, пытали, казнили. Виселиц настроили.
Не раз я советовала Шурику бежать в лес, но он отмахивался: мол, «еще не время». Я знала, что он собирался пойти в партизаны, но все откладывал. Так и не успел.
Ночью остановилась возле дома машина, в ней полным-полно полицейских. И немцы вокруг на мотоциклах. Я разбудила Шурика: «Беги!» Куда там! Возле каждого окна полицейские. Открыла дверь — они меня отпихнули, ворвались. Шурик вышел им навстречу.
— Климко Александр?
— Климко.
— Собирайся.
Забрали и Александра Степановича, весь дом перерыли. К счастью, Шурик все запрятал. Я выбежала за своими, заголосила. Известно, бабья доля — голосить. Шуцман меня прикладом огрел. Успела заметить — в грузовике с полицаями сидела женщина, рыжеволосая, ее я видела у нас в доме. Она приходила от партизан. Не понравилась мне — какая-то вертлявая. Подумала — значит, и ее взяли. Машина уехала. А я все лежу на земле, возле забора, и не могу встать.
Подняли меня соседи. Рассказывают — Мотю Наказных взяли, Толю Качана вместе с отцом, Гаврилой Павловичем.
Долго продержали наших в тюрьме. Никого на свидание не впускали. Говорят, сильно били. А потом расстреляли. Нам, матерям, конечно, ничего не сообщили. Я думала, может, в Германию угнали. Известно, сердцу только дай надежду. Как наши пришли и партизаны заступили в город, я узнала правду. Спаслись, оказывается, три человека — их вместе с Шуриком везли на расстрел. Они и рассказали, как было дело.
Везли их семь полицаев, а наших было двадцать четыре человека. Кто стоял в грузовике, а кто не мог стоять — лежал. Шурик шепнул Толе: «Как только начнут сгружать, я брошусь на ихнего командира, а вы бегите кто куда». Везли их по дороге на Кашары. Каждый понимал, что жизни остается немного — бежать так бежать.
Как только начали в Кашарах разгружать машину, Шурик прыгнул сверху на охранника и стал отнимать автомат. Александр Степанович кинулся на подмогу, и Толя Качан с отцом тоже. Но ничего не вышло. Полицаи сытые были, крепкие, а у наших ноги-руки перебиты.
Полицаи постреляли наших. Только трое утекли. Потом, когда комиссия у нас работала, то наших нашли в Кашарах. Врачи писали в газете, что палачи просто издевались над ранеными, стреляли в них так, чтобы потом люди не могли узнать, кого казнили. Красная Армия уже была близко, вот у полицаев поджилки и тряслись. Хотели скорее следы замыть. Не вышло. Партизаны отыскали душегубов и судили их своим судом. Поймали и провокаторшу Акуленко, которая выдала ребят. Это я ее видела в полицейском грузовике.
Вместе с партизанами пришел в город и Роберт Юрьевич. Перрым делом постучался к нам в дом. Я рассказала ему про последние минуты Шурика. Наплакалась. Да что — слезами горе не отмоешь. Демобилизовался из армии мой старшенький, Леня. Дошел с войсками до Берлина. Генка подрастал, говорил: «Шурик хотел стать машинистом, и я на машиниста выучусь». Упорный оказался парнишка. Весь в брата. Он очень был на Шурика похож, такой же ловкий, быстрый. Тоже все по комсомольским делам бегал, пропадал по вечерам в райкоме. Вот его грамоты — за общественную работу — висят на стенке. Память. Выучился, получил паровоз. Стал машинистом. В пятьдесят третьем году стряслась беда. Горше не придумаешь. Помощник Генки рассказывал потом: котел в паровозе взорвался. Их обоих ошпарило. Генка велел помощнику выпрыгнуть, а сам стал тормозить. Поезд остановился, только Генку уже не смогли спасти.
