Исход Никпетожа - [8]

— Не понимаю я этой истории, — сказал я.

По правде, мне было очень неприятно. Никпетож говорил совсем не таким тоном, как обыкновенно. Да и рассказ его мне совершенно не понравился.

— К чему вы это говорите. Николай Петрович?

— А видите ли. дорогой Костя, — я ушиблен сейчас одним вопросом. Вопросом о русской интеллигенции. Как-нибудь поговорим с вами поподробней.

При чем здесь интеллигенция? Тяжело видеть, как твой любимый учитель на твоих глазах превращается в какого-то хитрящего и неискреннего человека. Недаром Ванька Петухов отзывался о нем не очень-то одобрительно.

6 июля.

Сильва ходит теперь постоянно с стенографическими тетрадками и так и зетит, что бы записать. Я с ней разговариваю, а она отвечает и записывает. Рассказал ей про разговор с Никпетожем, а она говорит:

— Если бы я была мещанкой, обязательно бы подумала, что у него тут не в порядке.

И показывает на сердце. А сама записывает. Мне стало завидно, и я спросил Сильву, как, по ее мнению чем бы я мог заняться, чтобы иметь постоянный заработок? Она посоветовала мне изучить языки, например, английский или французский, и тогда можно зарабатывать переводами. Я так думаю, что мне не усидеть.

8 июля.

Сегодня мне была хорошая баня. Я после того случая еще ни разу не был у Ваньки Петухова и вот сегодня пошел. Пришел я в обеденный перерыв когда в фабкоме толкался народ, — однако Ванька меня заметил и кричит на всю комнату:

— А вот еще субчик пожаловал, тоже не малый спец по части трясти портками.

Должен заметить, что мне совершенно не нравится последняя Ванькина манера говорить со мной командным тоном. Конечно, он и активист, и у него большая партнагрузка.— однако вовсе ни к чему об’являть во всеуслышание такие вещи, да еще не об’яснив предварительно в чем дело.

— Чего ты орешь, Ванька? — спрашиваю. — Да и вообще ты в последнее время держишь себя форменным Чемберленом.

— Ты лучше об’ясни,— говорит, — как ты с сезонниками управился?

— Я ведь тебе не подчиненный, и даже не твоей ячейки, — так что ты не очень-то мной распоряжайся.

— Ах, так, — говорит Ванька. — Да ведь какой бы ты ни был ячейки — ты взялся работать с сезонниками — и вместо этого позорно удрал.

— Да ведь сделать-то что-нибудь — все равно нельзя, — возразил я.

— Как это такое сделать нельзя? Как сделать ничего нельзя ? — закипятился Ванька. — Если портками не трясти — очень даже можно сделать. Ведь, этот старик — что? Просто призрак проклятого прошлого. Я сам говорил с сезонниками и знаю, что среди них есть очень и очень хорошие ребята — хоть прямо в комсомол и на старика не посмотрят. А ты — сделать нельзя! Тоже и этот... ритатуй.

Тут только я заметил, что в комнате был и Пашка, с которым мы вместе ходили к сезонникам. Он стоят, опустив глаза, и смущенно мял в руках кепку. Меня взяло возмущение.

— Ты командуешь, как империалист и милитарист — сказал я Ваньке — и мне нет охоты тебя слушать. Скажи, когда ты будешь в спокойном состоянии, тогда я приду и посоветуемся.

— Эх ты, вторая ступень, — сказал Ванька, а я повернулся и вышел. Вслед за мной вышел и Пашка.

— Что он — всегда так командует? — спросил я у парня.

— Он-то... да ведь, слуш-ка... иначе нельзя... очень народ несознательный. — ответил Пашка. — На нем вся работа на фабрике держится. Да ведь он не всегда ругается, — оживился вдруг Пашка, улыбаясь чему-то своему. — Он ласковай... он, брат, такой... ого! Да берут его от нас. — с сожалением добавил Пашка.

— Куда же его берут?

— А его в Институт народного хозяйства откомандировывают учиться, вот куда. Ха-зяйственным спе- цом будет, ди-ректором. Вот он какой, — с гордостью заключил парень.

Этого я не знал, а Ванька и не подумал мне сказать. Значит, он тоже будет в вузе? Но меня интересовал Пашка.

— Что же ты, перегеворил с Петуховым насчет земли, как хотел? — спросил я его.

— Да нет, — неохотно ответил Пашка. — Ему все некогда!

— Давай — может, я тебе помогу? — сказал я .— Вместе пойдем в библиотеку, найдем литературу...

— Да нет, нельзя, это секрет, — быстро сказал Пашка.

— Какой же может быть секрет? Мы оба — комсомольцы.

— Это-то так... да я не знаю? Ты, может, смеяться будешь? — нерешительно промямлил Пашка. — Ну, слушь-ка, я тебе как-нибудь, погодя, скажу. Еще повидаемся — тогда скажу.

13 июля.

Произошла ужасная вещь, и я до сих пор не могу притти в себя. Я шел по улице, как вдруг — вижу: по той стороне мчится куда-то Зин-Пална, вся бледная и взволнованная. Я сейчас же к ней.

— Сейчас произошла катастрофа, — говорит Зин-Пална. — Меня вызвали через милицию. В под’езде, где живет Велепольская, застрелился Шахов.

Как только она это сказала, — у меня словно ноги подкосились. Так вот что значило его странное поведение в последнее время и его намеки, что с ним что-то случится! Я отправился вместе с Зин-Палной, и мы быстро дошли до дома, где живет Стаська Beлепольская. У под’езда толпился народ, но внутрь не пускал милиционер. Нас пропустили. Внутри под’езда никого не было: оказывается, Шахова внесли в пустовавшую квартиру.

И вот я никогда не забуду этой картины. В пустой комнате, на полу, лежит очень длинное тело... Без лица, Как я потом узнал, Виктор Шахов сделал себе специальное самодельное ружье, из которого и выстрелил. Ему разнесло голову, да и ружье разорвалось в руках: должно быть, заряд пороху был очень велик. На подоконнике сидит милиционер и что-то пишет. А над телом возится какой-то человек в пальто (как оказалось, доктор) — и диктует милиционеру. Все это я видел очень недолго — может, с минуту, потому что сейчас же вбежали санитары с носилками и унесли тело; прибыла скорая помощь. Но до сих пор эта картина у меня в глазах.