Исход Никпетожа - [5]

— А откуда ты книжку-то взял?

— В библиотеке взял Всеработземлеса.

— А ты разве состоишь?

— А как же? Все пастухи, хотя и сезонные рабочие, принадлежат к Землесу. А ты думал, — пастухи не люди, что ли? А ты сам кто такое?

— Вторую ступень кончил, в вуз собираюсь.

— На какой факультет?

— Да не знаю наверняка: думаю на лит.

— А я на физмате корябаюсь.

Тут я даже остановился от удивления:

— To-есть как: на физмате?

— Очень просто: вторую зиму буду в городе читальни просиживать.

— Да ведь ты... пастух?

— Ну, и что ж? Летом пастух, зимой—вузовец.

— Вот так штука. А как тебя зовут?

— Меня зовут премудро: Афиноген. А ребята прозвали: Финагент.

— Погоди, да ты что: вторую ступень кончил, что ли?

— Да нет, попал благодаря Уоно на рабфак, а оттуда на физмат. Ну, вот она, Кузькина яма. А вот и дупло.

И, верно, дупло было то самое. Я вытащил свою одежонку и оделся. А пастух сейчас же повернул обратно и пошел к своему стаду.

26 июня.

Встретил Сильву Дубинину, и она сейчас же поделилась со мной своей радостью: учится стенографии. В этом деле, по ее словам, главное — привычка, а все эти знаки — просто пустяки. Она, главное, радуется из- за того, что будет самостоятельной и перестанет зависеть от семьи. А дома у нее до сих пор — все по- прежнему. Было уже несколько судов, но отец упорно не желает уезжать из дома, да, видимо, и мать не особенно этого хочет.

Я рассказал Сильве про Виктора Шахова, и она согласилась со мной, что парень — очень странный, и, по всей вероятности — сумасшедший. Жалко, что со мной не было этой его книжонки, чтобы показать Сильве.

На прощанье Сильва долго трясла мне руку — и вдруг говорит:

— Ты не знаешь, Владлен, ты мужчина, ты с трудом поймешь, а я прямо вне себя от радости, что буду самостоятельной. Мужской психологии трудно понять, что революция дала нам, женщинам.

Тут мне стало немножко смешно.

— Откуда ж ты знаешь, как себя женщины чувствовали до революции?

— Это инстинкт, — серьезно отвечает Сильва. — Это врожденное, мы с молоком матери всосали, и тебе этого не понять. Ведь здесь перевернута вся женская психология! В течение многих веков женщина целиком зависела материально от мужчины, она, как цепочкой была к нему привязана и вдруг — пожалуйте. Я прекрасно знаю, как вы все, парни, даже самые лучшие, смотрите на девчат. Известно: сначала лапанье, потом пожить с недельку — бросить.

— Да ты-то откуда знаешь? — удивился я.

— Мне это известно потому, что я многих видела таких. А потом — аборт, или рожать, — нет спасибо! Ведь, вся ответственность ложится на женщину. А мужчина, как царь природы, задерет нос кверху и отойдет. Словно его и не касается. И главное, подлецы, потом с презрением смотрят на женщину: вот, мол такая-сякая, совершила преступление! А ты знаешь, Рябцев, — обозлилась Сильва, — знаешь, что в Англии до сих пор девушку, совершившую так называемый грех, до сих пор не пустят на порог ни в один так называемый порядочный дом?..

— Да ведь это буржуазия, — чорт с ними, Сильва!..

— Нет, тут дело о моральном кодексе, который невидимо распространялся и до сих пор еще распространяется на весь мир. А что, даже у нас, в рабочем квартале, — разве не будут коситься матери семейств на «такую» девушку?.. Да что там далеко ходить: сам-то ты — безгрешен в этом отношении? Тебе разве все равно: жила девушка с кем-нибудь или нет?

— А, ей-ей, все равно.

— Нет, врешь! - закричала Сильва. — В том-то и дело, что далеко не все равно! Ну, а, кроме того, тут дело, что далеко не все равно! Ну, а, кроме того, тут Ну, мне сейчас с тобой некогда, но пойми ты, что мы, женщины, рас-кре-по-ще-ны, мы уже не рабы ваши, господа цари природы, мы равны вам, мы даже выше вас, потому что мы рожаем новых людей, а вы — нет, а потом — мы во всех степенях, мы инженерами будем, капитанами, изобретателями, творцами, мы опередим вас...

— Каждая башка — факел пылающий, — перебил я ее.

— Что-о-о? — на всем ходу затормозила Сильва. — А это я одного оратора слышал. Так он говорил: каждая башка — факел пылающий. Каждое сердце — простодушная орифламма. Каждая мысль — банка с динамитом...

Тут мы оба расхохотались, а Сильва спрашивает: — А что такое: орифламма?

— Не знаю. Должно быть, когда двое в рифму говорят. А признайся, товарищ, ведь это ты не сама говорила?

— To-есть как: не сама?

— А так. Кого-то слышала — и запомнила. Сознайся, сознайся!

— Конечно, может тут много и не от меня, — говорит Сильва, — но я все это сама чувствую, стало быть, достаточно. Я же говорила, что тебе не понять. Да и никому из мужчин не понять того, что революция дала нам, женщинам.

— Ну, а ты кем же будешь, решила?

— Я иду на медфак.

— Значит, доктором будешь? Эдак, годиков через пять, значит, приду я к тебе и скажу: доктор, у меня живот болит. А ты что на это?

Тут она схватила меня за шиворот и начала трясти, я отбивался и кричал:

— Сильфида, чорт, пусти, а то я всем твоим пациентам расскажу, что ты дерешься!

30 июня.

Я только что вошел во двор фабрики, как Ванька растворил окно фабкома и кричит:

— Иди-ка скорей, Костя, дело есть!

Я вошел в фабком, а Ванька говорит: