Исход - [30]

— Он считает, что ему нужен повод, — объяснила она.

— И что любой повод лучше, чем ничего.

— А-а.

Эдвард заказал ужин: для них — устрицы, а для Джона — копченого лосося, куропаток, простой стейк на гриле, и шоколадный мусс — для них и для Джона. На стадии кофе и спиртного Джон спросил, нельзя ли ему фраппе с мятным ликером.

— В лагере мы вспоминали и его в том числе, — объяснил он. — Знаете, когда все садились в кружок и по очереди рассказывали, чем полакомятся сразу же, как только вернутся домой. — Он помешал в своем бокале соломинкой. — В основном из-за льда — там стояла такая жарища, что лед казался дивом и роскошью.

— Как я вас понимаю, — откликнулся Эдвард. — Мы часто обсуждали горячие ванны в окопах.

— Откуда же возьмется горячая ванна в…

— Да нет, я хотел сказать, что мы мечтали о горячих ваннах, когда сидели в окопах на войне. И о чистых простынях и так далее, ну, вы понимаете. Конечно, — добавил он, — у меня все было иначе. Мне-то хоть изредка давали отпуск. А вам, беднягам, пришлось сидеть там безвылазно.

— Но на твоей войне погибло больше людей — верно, дорогой? — спросила она.

— Да кто его знает. Я читал, что на этой погибло пятьдесят пять миллионов.

— Говорят, от этих жутких атомных бомб до сих пор умирают люди, — сказала она.

Джон, который сидел между ними, во время этого разговора смотрел то на одного, то на другого, будто следил, как играют в теннис.

А потом и он сказал:

— Зато япошек заставили сдаться, да? Иначе не знаю, сколько еще людей погибло бы.

— Но ведь это такая страшная смерть!

Она заметила, что мужчины мельком переглянулись и отвели взгляды, и это напоминало обмен неким невысказанным и невыразимым словами сообщением. Потом Эдвард сказал:

— Ну, по крайней мере, война кончилась, и слава богу. Можно обратить взор на что-нибудь повеселее — вроде этих чертовых докеров.

Тут и Джон удивился, что же тут веселого — как это что? Сорок три тысячи устроили забастовку, объяснил Эдвард, ну как же, подоходный налог. Кто бы мог подумать, что правительство социалистов снизит его, хотя, ей-богу, давно пора; очко в пользу мистера Долтона, с которым он однажды виделся в его бытность министром торговли, — славный малый, без претензий, таким он ему показался. И Эдвард почти задушевным тоном осведомился у Джона о его дальнейших планах.

— Пока что не думал. Все еще стараюсь привыкнуть к нормальной жизни. У меня отпуск на полгода, а потом придется что-нибудь подыскать.

— Так вы не остаетесь в армии?

— Я бы с радостью, но боюсь, я им не нужен.

— Вот досада! Еще порцию?

— Нет, спасибо. Одной мне достаточно.

— Премного благодарен за прекрасный ужин, — сказал Джон, когда они высаживали его у клуба. — Еще увидимся, — целуя ее в щеку, сказал он тоном, нерешительно колеблющимся между требованием и мольбой.

— Конечно, — ответила она.

Они смотрели, как он поднимается на крыльцо, поворачивается, чтобы помахать им, и входит в двери навстречу швейцару.

— Бедолага, — сказал Эдвард.

— Ты был так мил с ним.

Он положил ладонь ей на колено.

— А ему не слишком одиноко живется в клубе? Может, приютишь его в комнате мальчиков?

Она живо отозвалась:

— Да я подумала, что ему только в радость побыть одному — во всяком случае, на первых порах. Он говорил, что ему приходится ко многому привыкать.

Но она и смутилась (и рассердилась), уличенная в недостаточной щедрости, и приуныла, обнаружив, что он не думает о последствиях. Ему-то хорошо делать широкие жесты… Потом она подумала, что он, возможно, сразу сообразил, что так они будут реже видеться, и испугалась. Разумеется, Эдвард понятия не имел о викторианских взглядах на развод, которых придерживался Джон, но меньше всего сейчас ей хотелось просвещать его.

— Как идут поиски дома? — спросила она, когда они вернулись в квартиру и он налил обоим по стаканчику на сон грядущий.

— Очень медленно. Беда в том, что в войну пострадало столько домов, что каждый приходится тщательно осматривать, а у малого, которого мне присоветовали, дел невпроворот. Пока один дом ждет инспекции, другой искать не хочется. Вилли нашла тот, что ей понравился, но оказалось, что он кишит сухой гнилью, которая расплодилась, потому что споры из разбомбленных зданий разнесло повсюду.

То есть он многословно и витиевато давал понять, что все осталось по-прежнему. Любопытно, как часто в последнее время они вели разговоры, сплошь состоящие из зашифрованных сообщений. Она больше не решалась просто спросить: «Ты уже сказал Вилли? Если нет, почему?» А с его стороны так же немыслимо было признаться: «Я стараюсь замять дело, потому что не в силах сказать ей». Вот она и спрашивала, как продвигаются поиски дома, а он рассказывал, как трудно найти подходящий. Временами кое-что говорилось открытым текстом — как в тот раз, когда она ударилась в слезы и сказала, что еще одной зимы в коттедже не переживет. Он был потрясен: оказывается, он совершенно не представлял, как она страдает от изоляции и холода. Вдобавок там царила страшная теснота, когда старшие мальчишки приезжали домой на летние каникулы, так что в конце концов ей пришлось сдаться — на неделю уехать к родителям Ангуса в Шотландию, где она и оставила Иэна и Фергуса до конца каникул — в сущности, там им было гораздо лучше. Но когда она сорвалась из-за коттеджа, Эдвард помог ей снять эту квартиру в особняке, и вдобавок она смогла позволить себе нанять Норму — девушку, которую она разыскала в провинции, любившую детей и мечтающую о Лондоне. Готовить ей все равно приходилось самой, чего она терпеть не могла, но дети питались просто, а сама она, замечая, с какой пугающей скоростью растет ее вес, старалась есть как можно меньше, кроме как в присутствии Эдварда.