Исход - [162]

— Что-нибудь еще?

— Нет.

— Вижу, скучать по мне ты не станешь, — с горечью заключил он. — А как же Себастьян? Тебе не кажется странным и диким бросать его вот так?

— Кажется. Но я просто не смогу обеспечивать его так, как он обеспечен сейчас. Позволить себе няню я не могу, а если он будет все время со мной, как мне зарабатывать? В любом случае мать из меня плохая. И, как тебе известно, хорошей я никогда не была.

Вспоминая слова его матери об отсутствии у Луизы материнских чувств, он молчал. Вот что в ней не устраивало его в первую очередь — и было неестественным.

— Я распоряжусь, чтобы моя секретарь разузнала насчет пишущей машинки для тебя, — пообещал он. — И конечно, назначу тебе небольшое содержание для Себастьяна.

— Спасибо, Майкл. Я правда очень признательна. Ты извини, что я была такой никудышной женой. Прошу меня простить, — повторила она дрогнувшим голосом.

— Когда собираешься уйти?

— Я думала, на этой неделе. Вероятно, завтра. Полли до свадьбы уезжает к отцу и перед отъездом покажет мне, как там все устроено.

— И ты будешь там одна? — Ему пришло в голову, что ей наверняка страшно.

— Поначалу — скорее всего. Но Стеллу могут отправить обратно в Лондон, и в этом случае она согласится пожить со мной, а если нет, придется искать кого-нибудь другого. Из-за арендной платы. Лучше я пойду, раз уж решила.

— Да. Пожалуй.

Вот и все.

* * *

— Бедный мой мальчик! Какой удар для тебя!

— Знаешь, мама, а по-моему, это даже к лучшему. Мы все равно практически не жили вместе, притом уже давно.

— А как же Себастьян?

— Она оставляет его мне.

— Да что же это за девчонка! Он мог бы пожить летом в Хаттоне вместе с няней. Что в этом плохого? И ты, конечно же, дорогой, — когда захочешь. — Она обмакнула клубничину в сахар, потом в сливки и поднесла к его губам. Они пили чай в маленьком, освещенном солнцем саду за домом.

— Конечно, тебе придется развестись с ней.

— Да. Она согласна.

— Она возвращается к своей матери?

— Нет. Будет жить в квартире своей кузины — той самой, которая на следующей неделе выходит замуж.

— За сына бедненькой Летти Фейкенем? Неказистого?

— Именно.

— Я не получала от нее вестей с тех пор, как написала ей, когда погиб ее старший сын. Бедная, она была совершенно убита горем. Подумать только, ей пришлось торчать в этом чудовищном доме, с неказистым сыном и мужем, с которым завоешь от тоски, а ведь какая она была эффектная — во всяком случае, в молодости. Но вернемся к тебе, милый Мики. Как ты намерен поступить с деньгами? У нее большие аппетиты? В Нью-Йорке она швырялась деньгами налево и направо.

— Помню. Но все эти горы покупок предназначались для подарков ее близким, и потом, ей же еще не доводилось выбирать одежду вот так — видимо, голова закружилась оттого, что магазинов так много и никаких тебе талонов на одежду. Во всяком случае, — добавил он, — я ей разрешил.

— А что теперь?

— Она не ждет от меня содержания. И попросила очень мало.

— У нее, наверное, уже кто-нибудь есть.

— Нет, вряд ли. Она говорит, что нет, и я ей верю. Не суди ее слишком строго, мама. Хотя бы ради Себастьяна.

— Ты совершенно прав. Не буду. Сердце у тебя гораздо добрее моего. А во мне просыпается тигрица.

Этим она рассмешила его.

— Ну, дорогой мой, — сказала она, когда он собрался уходить, — посмотрим лучше на светлую сторону. У тебя очаровательный сын, мой внук. Мне кажется, труднее всего мне пришлось бы, если бы оказалось, что у тебя не будет детей. Так что я счастливая женщина. И бабушка.

* * *

— Какого рода новости?

— Полагаю, как большинство новостей: все зависит от того, с какой стороны на них посмотреть.

— Каково тебе сейчас? — спросила она, когда он все ей рассказал.

— Даже не знаю. В каком-то смысле это облегчение. И конечно, ощущение провала.

Они ужинали у Ровены и засиделись в столовой. Окна были открыты, но не чувствовалось ни ветерка; язычки свечей на столе горели ровно и прямо. Между ними стоял сливочник и белые розы с чуть заметным розоватым оттенком, пышно распустившиеся перед тем, как увянуть. Горничную, которая подала кофе, отпустили отдыхать до утра. Ровена подалась к нему, и он увидел, как ее грудь очаровательно дрогнула в низком вырезе платья.

— Мне так жаль, милый Мики. Тебе, наверное, сейчас очень тяжело. Как и ей.

— Да. Наверное, — на самом деле он не задумывался о чувствах Луизы: она уходила, и он не ощущал потребности размышлять о том, чем вызван ее уход.

— А как же ребенок?

— Она оставляет его мне. Мама намерена забрать его в Хаттон на лето.

— А-а.

— Хорошо, что я тебе сказал.

— Расскажи мне все, что захочешь.

Так он и сделал. Рассказал, как Луиза огорошила его тем утром, как он уехал к себе в мастерскую, но обнаружил, что работать не в состоянии, как позвонил матери, как сочувственно она отнеслась к нему и как он обрадовался, когда позвонил ей, Ровене, и узнал, что этим вечером она свободна.

— Это явный шок. То есть даже когда ожидаешь чего-то в этом роде, когда ожидания сбываются, это становится шоком, — сказала она.

Пока он рассказывал, она вставала из-за стола, но лишь один раз, чтобы принести и налить им обоим бренди.

— Когда она уходит?

— Завтра, — ответил он. — Я тут подумал… хорошо бы переждать здесь эту ужасную ночь. Мне кажется, я не выдержу.