Ищите интонацию. Сборник коротких рассказов - [17]

– Виноват, владыко, отпусти на час, вернусь и струны новые принесу.

– А коли не вернёшься, что тогда?

– А тогда – не пить мне воды вовек и от жажды умереть, коли слово нарушу.

Переглянулись братья и отпустили Садко.

…Сидит Садко на берегу, смотрит на волны. Струны он отыскал, да знает, не отпустят братья его второй раз, при себе оставят. А коли плохо сыграет, не потешит «публику», так на съедение морским чудищам отдадут. Вот ведь задача: и живым остаться, и на свет Божий вернуться?

Эх, не поплыви он второго дня на корабле, послушай жену Софьюшку – не сидел бы сейчас у врат морских, да слёз горьких не лил.

Тут пришла ему в голову мысль…

– Вернулся? – басовито хохотнул царь Окиян.

– Как обещал, великий царь, вернулся, – Садко молодецки топнул сапожком и как бы невзначай наступил на плюгавую каракатицу. Та взвизгнула, выпустила облако пепельно – чёрного дыма и обиженно отползла в сторону.

– Вот это по-нашему! Играй! – брат Ветер выпорхнул из-за стола и молодецки пошёл по кругу.

Садко заиграл Камаринскую, да так ладно, что и царь Окиян, и дети, и прислуга царская, все повскакали со своих мест и закружились, переплясывая друг друга.

А Садко только того и надо. Стал он играть ещё быстрее, ещё громче.

Первым повалился на дно морское гигантский осьминог, запутав щупальцы в клешнях огромного краба. Краб никак не хотел падать на спину, оттого разозлился и не на шутку сжал клешни, как при охоте. От нестерпимой боли осьминог совершенно вышел из себя и стал несколькими свободными щупальцами хлестать всех вокруг. Сочные удары многометровых конечностей с ядовитыми присосками навели ужас на танцующих дельфинов, касаток и невиданных глубоководных чудищ. Началась паника. Ломая столы с дорогими угощениями, морская братия кинулась врассыпную. Музыка стала не слышна за визгом, бульканьем, ударами хвостов и плавников друг о друга!

Часть 3. Софьюшка

Садко закинул гусли за спину, изловчился и обхватил руками набирающего скорость дельфина. Дельфин метнулся в сторону, но Садко вжал тело в его скользкую спину и чудом сохранил равновесие.

– К людям! – прокричал он. – Скорей!

В испуганных зрачках дельфина вспыхнул на мгновение свет канувших в Лету тысячелетий. Он понял, вернее, почувствовал, что хочет от него человек и, как верный конь, помчался к берегу.

– Отченька благой, помози! – шептал Садко, из последних сил стараясь не расцепить немеющие пальцы рук. Дельфин ещё прибавил скорость. Через двадцать минут он как торпеда взлетел над волнами. Садко успел вдохнуть грудью воздух, пропитанный сладким ощущением прежней солнечной жизни.

Дельфин сбавил скорость и, мягко шелестя плавниками, подплыл к берегу.

– Софьюшка, да как же ты здесь оказалась? – воскликнул Садко, выходя на берег.

София поклонилась мужу в пояс, потом подошла к дельфину, застывшему, как огромный валун, на мелководье и погладила его скользкий нос:

– Спасибо тебе, дружок. Возвращайся с миром, Бог с тобою!

Что-то очень знакомое ещё раз окликнуло память дельфина. Он внимательно посмотрел Софьюшке в глаза и, отталкиваясь плавниками от мелководья, попятился в море.

Выдавим, потом посмотрим, или сначала посмотрим…

«Я прогуливаюсь по аллее правительственного санатория в Сочи. Мне навстречу идёт Каганович и сходу начинает разговор:

– Как вы там поживаете в театре? Над чем работаете?

– Ставим «Белые ночи» по Достоевскому.

– А идея там какая, идея?

– Идея в том, что человек не должен убивать человека.

– Это не наша идея, не наша! – Категорично отвечает Каганович и быстро удаляется».

(Из воспоминаний Фаины Раневской)

«По капле выдавливать из себя раба»…

Антон Павлович, поясните, пожалуйста: как правильнее при этом сложить руки – опустить и прижать их к телу или наоборот, словно крылья, развести в стороны? И главное, как нам, обретая свободу, сбросить злобную шкурку нашего «я» и выпорхнуть на волю добрыми? Ведь не дай Бог, зло окажется в открытом доступе – что тогда?

Зла в мире до появления человека не было. Зверь убивает зверя не из ненависти к нему, но исполняя закон вида. Когда же зверь сыт, он не опасен. А человек?

Человек обязан каждую минуту доказывать своё принципиальное отличие от зверя. «Легко!» – говорит он, плотно позавтракав, и выходит охотиться на зверя, или другого человека по целому ряду незначительных интеллектуальных прихотей.

Например, «сравнение количеств» – у него больше чем у меня. Братоубийственная революция под лозунгом «грабь награбленное», разве это не бессмысленная мясорубка человеческой плоти? Пройдёт совсем малый исторический срок, и среди победителей образуются новые разноимущие, и вновь повторится ужас самоуничтожения.

Однако, худшее из всех вожделений человека – это стремление к власти. Ради сладковатого ощущения верховенства над вассалом властелин, не задумываясь, совершает преступление против блага. Более того, такие преступления сами же вассалы из страха перед господином объясняют исторической и имперской необходимостью.

Антон Павлович, простите, но я ничего не понимаю! Кого мы должны вытапливать из себя, прыгая, как караси, на раскалённой жаровне естественного отбора? Кто поручится за то, что мы, обретая личную свободу, этой свободой распорядимся во благо? Не станем ли мы этакими метастазами зла, освобождёнными от всех моральных и гражданских обязательств? Ведь человек, провозгласивший абсолютную свободу, может превратиться в странное существо: с одной стороны – зверь (потому что понятие человека предполагает исполнение Заповедей, первая из которых – «не убий»), с другой стороны – не зверь (зверю не присуще бессмысленное «кровожадство»).