Ищи на диком берегу - [48]

Через пару деньков Тайин уже был в состоянии подняться и пройтись по двору, после чего здоровье и сила начали возвращаться к нему с поразительной быстротой. Вскоре он стал таким же, как прежде; худой, правда, но такой же жилистый и выносливый. Он не стал благодарить за заботу, да Захар и не ждал этого. Здравомыслящий алеут явно считал естественным, что в беде люди помогают друг другу.

Однажды Захар спросил Тайина, о чем еще падре говорил ему, когда посещал его во время болезни. Алеут сказал:

— Падре говорит: «Будь добрый христианин». Говорит:

«Крестись слева направо, а не так, как русские вас учат — справа налево. У русских неправильная вера». Я тебе скажу, господин Петров, это все большая глупость. Мне все равно: лево-право, криво-прямо. Но падре, он говорит: «Будь добрый христианин. Хорошую индейскую девушку бери. Женись, живи. Все равно отсюда не уйдешь».

— Тебе нельзя, Тайин. У тебя ведь жена дома, на Кадьяке. Грех жениться еще раз.

Алеут задумался.

— Жена думает, я мертвый уже. Попадем на небо, хорошо будем жить, все три вместе.

— Ни за что тебе не попасть на небо с таким грехом на душе, — возразил Захар.

Тайин ухмыльнулся:

— Шутка, господин Петров. Шутка с падре. Однажды пойду домой, на Кадьяк. Зря ушел оттуда.

У Захара заколотилось сердце.

— А как? — возбужденно спросил он. — Как ты уйдешь? Ты уже придумал?

Тайин пожал плечами:

— Смотреть будем.

Падре обхаживал не только алеутов, но и «эль руссо Петрова». Время от времени он отводил Захара в сторону, убеждал его, уговаривал, осторожно, обиняком намекал на наказание, которое ждет его, если он откажется перейти в лоно испанской католической церкви. Захар хитрил, наотрез не отказывался, но в душе твердо решил не поддаваться хитрому толстопузому падре. Как только священник затевал с ним душеспасительную беседу, Захар начинал жаловаться на несправедливость, на незаконность пленения его и алеутов. Он упорно заводил об этом разговор при каждой встрече. И вскоре, к великому его облегчению, падре отстал от него.

Когда пошел первый легкий осенний дождь, Захар с наслаждением подставил лицо его холодным струйкам. Он готов был поклясться, что слышит, как причмокивает пересохшая земля, впитывая влагу.

Однажды утром Захар очнулся с тупой болью в затылке. Он явственно ощущал, что спутан по рукам и ногам. Первой его мыслью было, что ему снится кошмарный сон. Захар заметался на соломенной подстилке и проснулся окончательно.

Ох нет, это не сон. Его руки скручены за спиной, ноги связаны в щиколотках. Голова раскалывается от боли. На затылке он чувствовал шишку величиной с яйцо.

Захар осторожно перевалился на бок и попытался собраться с мыслями. В бараке стояла неестественная тишина. Тишина и ощущение пустоты — вместо привычных звуков и шорохов от присутствия множества спящих людей. И воздух, которым дышал Захар, был непривычно свеж. Он вытянул шею и увидал серый прямоугольник предутреннего света в проеме двери. Дверь была распахнута настежь. Неловко повернув голову, Захар закряхтел от боли.

— Господин Петров? — зашелестел тихий голос Тайина.

— Что случилось? — тоже шепотом отозвался Захар. — Меня огрели по голове и связали.

— Меня тоже. Странно дело. Очень странно. Все ушли. Только мы остались.

— Ушли? Ты думаешь, все сбежали? — Захару не верилось: «Неужто взбунтовались? Вот так овцы!»

— Может быть. — Тайин с шумом выдохнул воздух: — Х-ха! Однако сбежали на волю, дьяволы!

Как только рассвело, залились испуганным звоном церковные колокола. Во дворе раздались крики. Мимо барака с топотом забегали люди.

Захар и Тайин прислушивались, пытаясь истолковать долетавшие до них звуки. Солдаты седлали коней и выезжали со двора. Потом надолго воцарилась тишина.

В дверь сунулась голова индейца. Это был тот лекарь, крещеный индеец, которому испанцы вполне доверяли. Захар и Тайин заорали в один голос. Голова испуганно качнулась и исчезла.

— Побежал докладывать, что мы здесь, — заметил Захар.

Шло время, но никто не приходил, чтобы освободить их от пут. Постепенно стали возвращаться всадники — в проем двери Захару удавалось увидеть то одного, то другого. Следом за ними трусили индейцы с арканами на шеях. Вскоре раздался свист кнутов, глухие удары по обнаженным телам, крики и стоны. И высокий монотонный голос священника, нараспев читавшего молитвы.

Захар вздрагивал, словно каждый удар кнута обжигал его собственное тело. Он откатился как можно дальше от двери, лег спиной к ней. Но это не помогло, по-прежнему до него доносились эти жуткие звуки. Совсем рядом с дверью кто-то блеял как овца, и этот звук был страшнее воплей. На какой-то миг все эти звуки утихли, и тогда Захар услышал размеренный голос падре:

— Милые мои младшие братья во Христе…

Истязания продолжались несколько часов. То и дело во двор въезжали всадники, волоча за собой новых пленников. Наконец испанцы добрались до двух связанных в бараке. Их развязали и вытолкали во двор.

Индейцы валялись под глинобитными стенами квадратного двора. Коричневые тела были простерты в пыли, спины покрыты рубцами, красными, как черепица на кровлях. Женщины, шеи и руки которых были забиты в колодки, поникли под палящим солнцем. Два индейца были привязаны по обе стороны столба для порки, их хлестали кнутами одновременно. Рядом стоял падре и читал молитвы. Конные солдаты разъезжали по двору, подкалывали пиками индейцев, заставляя их глядеть на истязания.