Исчезнувшие близнецы - [75]

Нас погрузили в пассажирский поезд с удобными сиденьями, окнами и даже туалетами. В сравнении с ужасными товарняками он был настоящей роскошью. Мест оказалось больше, чем пассажиров, и можно было открыть окна. В каждом вагоне находилась охрана, но они практически не обращали на нас внимания.

Посадка прошла без происшествий. Мы с Мюриэль сели рядом, Каролина с близнецами расположилась напротив. У меня в вещмешке еще оставалась еда, и нам даже удалось подкрепиться.

Гросс-Розен находился километрах в трехстах пятидесяти от Хшанува. Обычно дорога занимала часа четыре-пять. Но наш поезд перевозил депортированных, а потому подолгу простаивал на станциях и полустанках. Преимущество отдавалось перевозкам для нужд немецкой армии. Мы ехали медленно, нас отгоняли на запасные пути, когда по основному шел военный эшелон или поезд с продовольствием.

Мы по очереди баюкали малышек. Каролина нежно гладила их по головкам, пела колыбельные, время от времени плакала. Мы все плакали. Судьба близнецов была неизвестна, но мы опасались худшего. Однако мы уже столько пережили и до сих пор были вместе, так, может, нам удастся найти выход…

Поезд медленно шел дальше, ночь выдалась теплой. Многие опустили окна и легли спать. Похоже, немцы не боялись, что кто-то может выпрыгнуть через окно. В конце концов, мы были ценными работниками, которых ввиду высокой квалификации перевозили на другое место работы. Мы были нужны, и мы наверняка переживем войну. Когда нас загоняли на запасной путь и поезд останавливался, охрана спрыгивала на платформу, но стояла с оружием наизготовку – на случай если какой-то глупой девчонке придет в голову мысль о свободе.

Наступил еще один теплый, солнечный день. Наш поезд опять остановился на запасном пути. Каролина как раз кормила близнецов, когда пожилая женщина, худющая и нечесаная, остановилась рядом с нами и покачала головой.

– Я уже была в Гросс-Розене, – скрипучим голосом сказала она. – До того как меня перевели в Цех, я работала в Гросс-Розене. Там жизнь не малина, скажу я вам. С женщинами обращаются, как с рабами. Хуже, чем с рабами. Мы спали вчетвером на деревянном настиле, на который бросили немного соломы. Дважды в день – суп. Один раз давали хлеб. – Она ткнула пальцем в малышек. – Ты же понимаешь, что детей они не позволят оставить. Там нет детей.

– Довольно! – оборвала ее Мюриэль.

Но старуха и не думала останавливаться.

– СС… Как только ты приедешь, эсэсовцы отберут у тебя детей. Там ни у кого нет детей.

Мюриэль встала:

– Я сказала: довольно! Идите своей дорогой!

Старуха заговорила громче. Голос ее стал писклявым, высоким.

– Они убьют малюток. Я уже видела, как они убивали. Эти малышки уже мертвы.

Каролина уставилась на нее, схватила близнецов и прижала к груди.

Мюриэль шагнула в проход:

– Я же сказала: ступайте своей дорогой!

Старуха покачала головой и направилась в конец вагона, но, сделав несколько шагов, обернулась:

– Я видела их. СС. Я знаю. Эти малышки… Они уже мертвы.

– Не слушай ее, – прошептала я. – Это всего лишь безумная старуха. Мы не должны отчаиваться.

Каролина смотрела на своих крошек.

– Она права, – негромко сказала она и подняла на меня взгляд. – Она права. Они обречены. Они уже мертвы.

– Прекрати говорить ерунду!

Губы у Каролины задрожали, на глаза навернулись слезы, и она словно впала в ступор. Я взяла девочек у нее из рук и подозвала Мюриэль.

– Каролина, – громко сказала Мюриэль, – посмотри на меня. Мы должны заботиться о наших малышках. Не слушай эту старуху. Мы уже столько пережили, верно?

Каролина сидела, откинувшись на спинку, ни на что не реагировала, смотрела в окно и дрожала. Мюриэль присела рядом и обняла ее за плечи.

– Поговори со мной, Каролина.

Но та не отвечала.

Мюриэль посмотрела на меня и покачала головой.

– Дадим ей время. Она отойдет.

Поезд дернулся, мы вернулись на главный путь и со скоростью черепахи двинулись дальше по сельским районам Польши. Поля по обеим сторонам были испещрены зеленью и золотом – это пробивались новые стебельки, пуская ростки сквозь пожухлую прошлогоднюю траву. Изредка мы видели вдалеке деревеньку, а иногда медленно проезжали около нее. Каролина сидела словно в тумане, безучастная ко всему. Время от времени она что-то бормотала. Мне показалось, что я расслышала «Мадлен», и гадала, что заставило ее вспомнить в такой момент о своей собаке.

Часа через два-три, в полуденную жару, сразу после того, как мы вновь двинулись по основному пути, Каролина посмотрела на меня и потянулась за Лией. Мы сидели у окна лицом друг к другу. Я обрадовалась, что она хоть немного ожила.

– Наша радость! – передавая ей дочь, приговаривала я.

Рахиль осталась у меня, я продолжала баюкать малышку.

Каролина наклонилась ко мне:

– Я не позволю убить наших малышек! Я спасу их, Лена. Мне нужна твоя помощь.

Я забеспокоилась: у нее явно помутилось в голове.

– Что ты задумала?

– Где листок с адресом матери Зигфрида?

Я полезла в вещмешок.

– Вот он.

– Дай его мне. У тебя есть чем писать?

Я покачала головой. Она оторвала чистый клочок от бумажки, на которой писал Зигфрид, вытащила булавку из Лииного подгузника, проколола себе палец и кровью написала адрес на оторванном клочке.