Исчезнувшая библиотека - [3]

Рис. 1. Мавзолей Рамзеса в Фивах. Реконструкция на основе Диодора, по Жоллуа и Девильеру

III Запретный город

«Твой супруг в Египте».

Старая сводня, подкупленная воздыхателем, смущая покой прелестной жительницы Коса, на тот момент одинокой и богатой, не нашла ничего лучшего, как нарисовать радужный образ самой восхитительной страны мира.

«Египет! — напирала она, — нет ничего на свете, что не значилось бы среди сокровищ этой страны: гимнасии, зрелища, философы, деньги, юноши, святилище божественных брата и сестры, великодушнейший царь, а еще — Мусей, вино, и любое благо, какого только можно пожелать, и женщины, которых больше, чем звезд на небе, и все — красавицы, не хуже богинь, представших перед Парисом для достопамятного суда».

Прежде чем прибегнуть к последнему и решающему доводу, призванному сломить сопротивление и заставить женщину расслабиться и тоже предаться наслаждениям, недалекая сводня, на первый взгляд, увлекается каким-то пустопорожним перечислением, в котором там и сям звучат смущающие даму нотки: так, от гимнасиев старуха переходит к философам, а потом сразу, почти естественно, упомянув этих двусмысленных любителей молодежи, упоминает и «юношей»; но после переходит, без всякой связи, к храму Птолемея и Арсинои, к царю Птолемею, затем к Мусею, чтобы под конец нанести удар, который мнит решающим: вино и женщины; женщины многочисленные и такие прелестные, что не возникает сомнения в том, как проводит время далекий супруг, от которого уже десять месяцев нет никаких вестей.

Во время праздника Адониса царский дворец в Александрии открывался для публики, и нескончаемый людской поток устремлялся в обширные сады. И песнопения, которые по такому случаю женщины исполняли в честь Адониса («с распущенными волосами, распоясанные, обнажив груди, мы понесем его к волнам, орошающим пеной берега»), хорошо известные даме с Коса, возможно, окончательно сбили ее с толку. Этот праздник был одним из тех редких случаев, когда отворялись двери царских покоев.

«Город имеет форму хламиды», говорят об Александрии древние путешественники. В этом прямоугольнике, почти совершенном, между морем и озером Мареотида, царский дворец занимал четвертую, может быть, третью часть. Дворцовый комплекс со временем расширялся: уже Александр задумывал его грандиозным, а потом каждый монарх пристраивал к нему новое здание или ставил новый монумент.

Целый квартал, Брукион, был мало-помалу занят ширящимися дворцовыми постройками. Со стороны моря квартал заканчивался обрывом, защищенным дамбой. То была самая настоящая крепость: в крайнем случае, при чрезвычайной опасности в ней можно было держать осаду. Это подтвердилось во время Александрийской войны, когда Цезарь с горсткой людей несколько дней держался во дворце, теснимый всем египетским войском. Персидская модель недоступного (для всех, кроме, согласно наследственной привилегии, потомков семи семейств, разоблачивших заговор магов) царского дворца была перенесена Александром в эллинистический мир. В Египте, при Птолемеях, просматривалась также, отдаленно, модель дворца фараонов.

О том, что находилось внутри этих дворцов, во внешнем мире имелось лишь смутное понятие. Было известно, например, что там должен находиться также «Мусей», который сводня с Коса включила в свой перечень чудес Александрии, скорее всего, не представляя себе, что это такое. Там находилось также драгоценное собрание книг, принадлежавших Царю, — «царские книги», как называл их Аристей, еврейский автор, в достаточной мере знакомый и с дворцом, и с библиотекой.

IV Беглец

Кого угодно он предпочел бы встретить, только не язвительного Кратета. Вдобавок ко всему, находясь в столь жалком положении, да и в таком городе, как Фивы, где у него мало друзей. И все-таки, поскольку деваться было некуда, вышел ему навстречу. Но Кратет удивил его своей любезностью. Заговорил вначале, в общих чертах, о положении изгнанника: в этом, — сказал он, — нет никакой беды, изгнание предоставляет счастливую возможность избавиться от тягот и опасностей политики; мужайся, Деметрий, — заключил философ, — верь в себя и пользуйся новым положением, в каком ты оказался.

Деметрий, правивший Афинами десять лет и заполонивший город сотнями статуй в свою честь, теперь был вынужден скрываться в Фивах, дабы не попасть в руки Полиоркета, «Осаждающего», нового властителя Афин, которого так прозвали, иронически намекая на его упорные, часто тщетные попытки осаждать города. Деметрий едва поверил своим ушам, никак не ожидая от собеседника таких любезностей. На какой-то момент лицо его просветлело и, обернувшись к друзьям, он проговорил, то ли в шутку, то ли всерьез: «Проклятая политика, которая помешала мне как следует узнать такого человека!» Разумеется, он и не вздумал последовать совету, который, как стало ясно всем, кто еще хранил память о той странной встрече, был не чем иным, как предупреждением свыше. При первой возможности Деметрий покинул Фивы и отправился в Александрию. Там, при дворе Птолемея, он и жил до конца своих дней.

В свое время Филипп Македонский пожелал видеть Аристотеля наставником Александра. Птолемей, первый из монархов Египта, для своего любимого сына хотел заполучить Теофраста, последователя Аристотеля. Но Теофраст не покинул Афины, а послал вместо себя весьма неплохого ученого, Стратона, который впоследствии (чего Теофраст предвидеть не мог) продолжил его дело в Афинах, возглавив Ликей. Для македонской династии Лагидов, которая более всех прочих похвалялась тем, что происходит по прямой линии от Филиппа (Птолемей поощрял слухи о том, будто настоящим его отцом был Филипп, и Феокрит даже вплетает эти намеки в свой «Энкомий Птолемею»), связь со школой Аристотеля была, таким образом, в каком-то смысле наследственной. Уже отец Аристотеля был личным врачом македонского царя.