Исчезновение варваров - [35]

И… Гора родила Мышь. Ветхий завет этот, спущенный наконец с вермонтских высот старцем, прибыл по адресу с опозданием на 73 года и шесть месяцев. Это к вашим прадедам и юным дедам февраля 1917 г. адресовано послание, советские люди. Странно спокойное, старомодное сочинение «Как нам обустроить Россию?» (автором его мог бы быть студент учительских краткосрочных курсов выпуска, скажем, 1906 г.) исходит из достаточно безумного основного положения, что возможно пропустить 73 года и шесть месяцев в истории советского народа, сделав вид, что они не случились. Написанное на раздражающем жаргоне словарей Ожегова и Даля творение смахивает на пародию, как если бы очень ядовитый насмешник, скажем Гоголь, взял бы и написал пародию на социальное сочинение. (Впрочем, сам Гоголь, вспомним, не удержался от «Избранных мест из переписки с друзьями».) Признаюсь, мне было стыдно читать «Как нам обустроить Россию?». А еще стыднее было думать, что брошюру неизбежно переведут на иностранные языки, и другие народы увидят, до чего же мы (то есть часть стыда достанется и на мою личную долю), русские, нелепы.

Солженицын нелеп в своем последнем сочинении, как кокетливая пожилая мещанка, решившаяся наконец выйти в свет. Надушившись крепко старыми духами, надев наряды, которые давно уже никто не носит, густо напудренная, сидит она, вытянувшись в креслах. Слывущую умной, ее только и спросили походя: «А как вы думаете?..», а она уж с видимым удовольствием пустилась учить жить, закатила речь в деталях. Долго и занудно, поджимая губы, с ложной скромностью все время напоминая, что это «посильные соображения», Солженицын посвящает нас в детали своего мировоззрения провинциального библиотекаря на пенсии. (Подобные проекты в еще более отдаленные времена отставные дьяки опускали царю в долгий ящик. «Докладная записка о наиразумнейшем переустроительстве Великыя и Малыя и Белыя Руси с присущими им народцами…») Перелистайте брошюру: «…и наконец — наималейшие народности: ненцы, пермяки, эвенки, манси, ханты, хакасцы, чукчи, коряки…», «а до каких пор и зачем нам выдувать все новые, новые виды наступательного оружия? Да всеокеанский военный флот?» «и атеистическое вдалбливание должно быть прекращено немедленно…», «…наша обделенная молодежь: западная дурит от сытости, а наша в нищете бездумно перехватывает их забавы…», «у прежних русских купцов было купеческое слово…», «я полагаю, что «советы депутатов» надо шаг за шагом, снизу вверх, заменить земской системой…», «и как ни жжет сегодняшнее — о нашем будущем устройстве все же нужно думать загодя. Мне же и возраст мой не дает уверенности, что я еще буду участвовать в обсуждении этих вопросов». (При этих словах воображенная мной мещанка должна прикрыть припудренный нос старым веером и стрельнуть глазами.)

Солженицын знает, что неприлично ругать пригласившую его хозяйку салона, однако он не отказал себе в удовольствии несколько раз пнуть носком туфли под столом «шумливую перестройку» и «столичную» интеллигенцию, обозвав ее длинно «рождаемая современной состязательной публичностью интеллектуальная псевдоэлита», которая «подвергает осмеянию абсолютность понятий Добра и Зла».

— Дорогой дедушка, — хочется сказать. — Твои неспешные многотрудные старомодные советы неуместны и даже кощунственны в ситуации, когда объект «обустраивания» — Россия несется со всем населением, как сорвавшийся с самого верха небоскреба лифт. А ты выглядываешь, чопорный дедушка, из вермонтского окошка сверху и бубнишь в шахту лифта на жаргоне голливудского мужика про затратный процесс, прозор будущего, о том, как меблировать этот самый лифт по образцу 1913 г. «Я полагаю, что надо шаг за шагом, снизу вверх, заменить…» Ты бредишь, старик, десять минут осталось до гибели, какие «шаг за шагом»!..

Ты бы спустился бы в эту самую Россию, в несущийся лифт. За семнадцать лет твоего отсутствия там все по-прежнему стоит не на месте. Но, конечно, тебе, важному лауреату, неудобно, как простым смертным. Тебе нужно, чтоб извинились, покаялись, ОСОБО ПОКАЯЛИСЬ и ОСОБО ПРИГЛАСИЛИ, красный ковер и все такое прочее. Однако выигрывая в комфорте и уважении, всегда проигрываешь в прямом личном знании и понимании. Ты бы проехал в ледяном плацкартном вагоне ночь по этой России, сбривши бороду и замаскировавшись, вот и узнал бы, какова она в 1990 г. И все понял бы. Ты ведь умный, только застоявшийся… Беда с великими людьми в том, что, став великими, они перестают общаться лично с реальностью, с живыми смертными. Совершая за реальными (или психологическими) заборами вермонтских усадеб великие труды, великие люди склонны к созданию вокруг себя постоянной вечности. А маленькие люди, увы, живут в современности, им, народу, в вечность пропуска нет. Календарь какого года висит над твоим столом, дедушка?

Однако прислушавшись и присмотревшись к тому, что происходит в-самом стремительно падающем лифте, с удивлением обнаруживаешь, что занятия команды и пассажиров так же абсурдны и неуместны, как и советы извне вермонтского старца. Разве время сейчас для экономического эксперимента или (если продолжить и развернуть метафору) для радикальной перестройки всего корпуса лифта, находящегося в свободном полете? Россия — сорвавшийся, держащийся на нескольких последних тросах лифт, все набирающий ускорение. Главное — остановить его, пока он не расшибся вхрясть со всем многонациональным многомиллионным содержимым: лесами и пашнями, приватизированными или нет, со всеми ненцами, коряками, русскими — ХРЯСТЬ! Проблема интерьера, мебели, обоев, вешать иконы или нет — потом. Никто не против и рынка (или полурынка), или кто хочет — берет землю, а кто не хочет — пусть живет колхозом; но падающий вниз отвесно лифт не разбирают, не ремонтируют. Это самоубийство.