Исчезновение святой - [31]

Скоро, скоро будут известны результаты — надеюсь, положительные — сыска и дознания, подтвердится какая-либо из версий или все сразу, но пока ничего определенного не обнаружено, на хвост похитителям не сели и святую не нашли, воспользуемся этой передышкой и посплетничаем немножко, поговорим о любви и любовниках, о горестях и радостях, о томлении и ликовании. Будет у нас мелодрама с «хеппи-эндом».

МЕЧТАТЕЛЬ — Почистив на ночь зубы, натянув синие в желтую полосочку пижамные брюки, Данило появляется в спальне. Мохнатая грудь его открыта. Лежащая в постели Адалжиза, подоткнувшись со всех сторон простыней, закрывает глаза.

Беспутные подружки Данило, растянувшись, бывало, рядом с ним на мягком матрасе, набитом обезьяньей шерстью, говорили, поглаживая густую поросль у него на груди: «Прямо как бархат... Чуть прикоснусь — и я готова». Но Адалжиза редко прикасается к мужниной груди, а уж что такое «готова» она не понимает, ибо подобные слова порядочной женщине не то что произносить, а и знать зазорно.

Данило, положив очки на ночной столик, поставив шлепанцы носок к носку, укладывается. Прежде чем погасить ночник, он приподнимает одеяло и с вожделением новобрачного оглядывает зад Адалжизы, тщетно скрываемый панталонами, — да-да, именно этой безнадежно устарелой, давно вышедшей из моды частью туалета, которую ныне днем с огнем не сыщешь в фешенебельных магазинах. Склонясь над женой, Данило обращается к ней с обычной просьбой и нарывается на столь же обычный отказ:

— Нет. Сегодня — нет. Я уже помолилась.

Данило еще предпринимает робкие попытки прижаться, притулиться, обнять Адалжизу, но та отстраняется и переворачивается на живот, оберегая свои прелести от кощунственных посягательств.

— Ты, если уж не молишься на ночь, хоть бы перекрестился! Безбожник!

Она резко отталкивает руку Данило:

— Не трогай меня! Маньяк!

А во сне — к сожалению, лишь во сне — Данило овладевает ею так, как ему хочется. Длится эта пытка уже девятнадцать лет.

РОХЛЯ — Девятнадцать лет, как они женаты, да годик накиньте на помолвку, да еще несколько месяцев ухаживанья — вот вам и полные два десятилетия. Данило Коррейя, видный мужчина, по натуре добряк, характера ровного и приветливого, которого друзья продолжают звать Принцем теперь уже не за изысканные финты и филигранные передачи, а за природное красноречие и элегантность, вынужден пить и шляться по бабам, применяя эти испытанные средства во исцеление своего недуга.

Так почему же такое дружелюбное и душевное существо, как он, оказалось намертво пришитым к юбке этой сварливой и вздорной дьяволицы? Почему, спрашиваете? Да потому! Адалжиза, разменявшая четвертый десяток, при всей отвратности своего характера остается весьма и весьма привлекательной дамой — лакомый кусочек! Когда она, достав из шкафа, надевает праздничный наряд и идет к десятичасовой мессе, или в гости к своим высокопоставленным клиенткам, или на обед к школьному приятелю Данило — миллионеру Артуру Сампайо, или на бал в Испанский клуб, все встречные мужчины провожают ее алчными взглядами: бедра ее качаются в прихотливом и вольном ритме, как корабли под ветром. «Даст же господь такое!» — размышляет профессор Луис Батиста, слушая, как клянет Адалжиза все человечество и обещает сломить рог непокорной племяннице.

Данило гулял усердней, чем пил. Не было человека, который в шутку ли или всерьез, с похвалой или с укоризной — а большинство с неприкрытой завистью — не дивился бы тому, как аккуратно — не реже двух раз в неделю — отправляется Данило к жрицам любви, проводя вечера в домах терпимости, в последних притонах, чудом еще уцелевших на баиянских улицах, в борделях, неумолимо клонящихся к упадку.

Профессор Жоан Батиста, его сосед и партнер по шашкам и триктраку, тоже отдавал дань природе и имел обыкновение обмениваться с Данило впечатлениями о внешности, нраве, дарованиях и достоинствах девиц, которых оба знали и ценили. Но ни разу не осмелился он задать вопрос, вечно вертевшийся у него на языке: чем объяснить, что в бордели ходит человек, имеющий у себя дома, в полном своем распоряжении, женщину такого класса, как дона Адалжиза? Что за вопиющая нелепость? Будь он, Жоан Батиста де Лима-и-Силва, женат на ней, уж он бы не стал тратить деньги на потаскушек, а получал бы в супружеской постели и рядовой обед, и изысканную трапезу, и легкую закуску, и дежурное блюдо, и фирменное кушанье, и десерт. Ах, дона Адалжиза — непокорная грудь, роскошные бедра! что за женщина! пир плоти, repas exquis[29].

Он не спрашивал и ничего наверное не знал, но само развитие событий указало ему, по каким причинам ударился в разгул его редкостный сосед. «Редкостный сосед», — таково было единодушное мнение всей авениды Аве Мария.

Дамиана — та просто считала Данило святым, достойным быть причисленным к лику, ибо только святой, по ее мнению, мог столько времени терпеть такую злющую, на весь свет обиженную бабу, как Адалжиза, — «я бы на его месте давно бы послала такую жену куда подальше». Алина — соседка слева — находила такое объяснение странностям Данило: сам господь наложил на него, бедненького, эту епитимью во искупление какого-то греха. Ну, а супруг Алины, сержант военной полиции Деолиндо, рьяный поборник мужских прав, называл Данило слюнтяем, рохлей, сурово порицая его непомерную уступчивость и терпимость. «Он у нее под каблуком, она им вертит как хочет, веревки из него вьет и чихает на все с присвистом. Попалась бы она мне, я бы ее живо привел в должный вид: гаркнул бы да навесил слева-справа, враз стала бы как шелковая. Бабам никакой потачки нельзя давать: сунь палец, они всю руку норовят отхватить».