Plaisirs d'amour ne durent qu'un moment,
Chagrins d'amour durent toute la vie.
[3]— Гильда была красива и глупа, — думал Рикарди. — В сущности, разве я виноват, что она стала моей любовницей?
Он вспомнил вечер, в который это произошло. Они провели его втроем, гуляя в небольшом лесу, в окрестностях маленького французского города, где жил тогда приехавший на несколько месяцев Рикарди, — доктора послали его на юг Франции, в лесистую местность: это было после воспаления легких, от которого он чуть не умер. Тогда Рикарди не был еще знаменит. В тот вечер они были втроем: Грилье в лесу пел «Plaisirs d'amour…», и по тому, как Гильда смотрела на Рикарди, он уже знал, что она станет его любовницей, что она, во всяком случае, близка к этому больше, чем когда бы то ни было, — и это должно было произойти именно потому, что казалось таким невероятным — так как Гильда считалась невестой Грилье. Рикарди проводил до дому сначала Гильду, потом Грилье, затем — была уже глубокая ночь — вернулся к дому Гильды; она жила в маленьком особняке, окна которого выходили на улицу. Сквозь закрытые ставни был виден свет — на улице стояла неподвижная тишина; Рикарди вспомнил невысокий дом напротив особняка Гильды — с черной вывеской и золотыми буквами «Maison de couture»[4], невысокие кусты под окном Гильды и гравий ее сада, который, как казалось тогда Рикарди, гремел под его ногами. Он подошел к окну; оно тотчас же отворилось, раньше, чем он успел сказать слово. Когда он взял руку Гильды, он увидел, как задергались ее губы; и тогда, не колеблясь, он подошел к двери, открыл ее и очутился в передней Гильды, которая между тем продолжала стоять у окна, не двигаясь, так как ей было неудобно идти навстречу Рикарди и сделать самостоятельно хоть одно движение, которое могло бы выдать ее желания. Рикарди знал, что она должна была так поступить, что, если бы это было иначе, это было бы неприлично и нехорошо. Он запер дверь и закрыл ставень, стараясь не производить шума, могущего смутить или нарушить то физическое и душевное состояние Гильды, из которого ее не следовало выводить, — как опасно вдруг разбудить лунатика, подумал Рикарди.
Уэке под утро он уходил от Гильды; в окне Грилье горел свет. «Plaisirs d'amour…» — с мгновенной горечью вдруг вспомнил Рикарди. Ему очень хотелось спать, он шел и повторял почти бессвязно: — Plaisirs d'amour, Гильда, plaisirs d'amour… — Она не понимала ничего, — думал Рикарди, — она ничего не понимала, — так как через два дня Грилье уже знал все, что произошло. — Рикарди догадался об этом, увидав его чужое и враждебное лицо и услышав в ответ на вопрос о здоровье судорожный смех Грилье, которого он никогда не мог забыть — и который ясно говорил о том, что Грилье его ненавидит. — Как глупо и печально, — сказал себе Рикарди, и сочетание этих слов на некоторое время удивило его и отвлекло его мысли в сторону. — Глупо и печально, разве это может быть? — подумал он. И вдруг его губы начали улыбаться — еще до того, как он понял почему, — так как это последнее воспоминание приходило откуда-то издалека — и не сразу стало ему ясно, — но затем он вспомнил: он встретил Гильду шесть лет спустя, в кафе, куда он пришел один, — и Гильда сказала ему, глядя равнодушно в его глаза, что она замужем за очень способным архитектором, у которого большие связи и знакомства, — но из дальнейшего разговора выяснилось, что ее муж был подрядчиком, а не архитектором. — А Грилье? — спросил Рикарди. — Молодой человек без состояния, — ответила Гильда, — что он мог мне дать? — Рикарди заметил, что Гильда нисколько не изменилась физически. — Ее душевная жизнь слишком бедна, — думал он, — она никогда не постареет, она, пожалуй, состарится, как лошадь, а не как человек. — А что же делает Грилье? — спросил он еще раз. Гильда сказала, что Грилье, кажется, был в Африке, что он доктор. — Но что такое докторские доходы? — сказала Гильда и удивилась, когда Рикарди засмеялся ей в лицо, не будучи в силах удержаться. Затем он подозвал гарсона, заплатил за себя и за Гильду, вынул из бумажника три стофранковых билета, дал их гарсону, прибавив: — Это вам на чай, — и ушел, оставив Гильду и гарсона в полном недоумении. — Да, plaisirs d'amour, — думал Рикарди.
Он проходил через этот тревожный воздух; он вышел уже на площадь Трокадеро, когда вдруг заметил, что кто-то идет за ним по пятам. Наконец шедший сзади человек остановил его, положив ему руку на плечо. — Что вам нужно? — спросил Рикарди, взглянув на незнакомца.
Перед ним стоял очень хорошо, пожалуй, слишком хорошо одетый молодой человек лет двадцати трех. У него было бледное лицо, длинные пальцы его рук дрожали, но серые его глаза смотрели очень спокойно и уверенно. — Вы знаете, что вы больны? — спросил он Рикарди. — Нет, я не болен, — сказал Рикарди, — я прекрасно себя чувствую. — Вы больны, — повторил молодой человек. — Разве вы не обратили внимания на розовые пятна возле бровей, которые я вижу даже под пудрой? — Это? — сказал Рикарди. — Да, я знаю, это на нервной почве. — Нет, — твердо сказал молодой человек, — это страшная болезнь. Вы никогда не задумывались над этим? Это проказа. Вы больны проказой.
