Исчезание - [7]
— Ай! Ай! Ай! — взвыл пациент. — Перестаньте меня мучить…
— Тсс, — шепнул мучитель. — Сейчас сделаем рентген.
Врач приказал Антею лечь на белый студеный верстак, крутанул три блестящие ручки, задвинул щитки, выключил свет, в наступившей тьме запустил сканирующий луч и включил свет. Глас уже намеревался спрыгнуть с верстака.
— Куда?! — крикнул эскулап. — Еще не всё. Сейчас выясним, есть ли внутреннее заражение.
Врач врубил напряжение, приставил к затылку пациента стержень иридия в виде карандаша, затем вывел на круглый экран с магнитами, регулируемыми вибрацией винта, шкалу, анализирующую сангвинический прилив.
— Результаты указывают на учащенную циркуляцию, — сказал «адариналарин», не переставая щелкать клавишами и жевать фильтр сигареты. — У нас с вами, уважаемый, типичный случай сужения передней стенки синуса: придется вскрывать.
— Вскрывать?! — вскричал Глас.
— Разумеется, вскрывать, — изрек специалист, — иначе будет лже-круп.
Вердикт был изречен с беспечным выражением лица, чуть ли не шутя. Глас даже не знал, верить или нет; врачебный цинизм ужасал… Антей закашлялся и, утирая салфетками красную слюну, в сердцах выдал:
— Мерзкий шарлатан! Лучше бы я записался к глазнику!
— Ну, ну, — залебезил «адриналарин», — мы сделаем лишь пять-шесть маленьких трансфузий, дабы лучше выявить недуг, а сначала все как следует разведаем.
«Адриналрин» нажал на клавишу. Прибежал ассистент в синем халате.
— Растиньяк, — приказал врач, — слетай куда-нибудь, в Валь-де-Грас, в Сен-Луи или в Сен-Жак, нам к двенадцати нужна антиглютинативная вакцина.
Затем, диктуя медсестре эпикриз, принялся вещать:
— Имя, фамилия: Антей Глас. Прием 9 апреля: заурядные синусные выделения, фарингит, ларингит, инфекция в пазухах и вытекающий риск снижения иммунитета всей системы, сужение справа передней стенки синуса и, как результат, инфильтрат слизи, заливающей предъязычные складки; как следствие инфлюэнцы ларинкса не исключен лже-круп. Итак, мы настаиваем на ампутации синуса, иначе — если не принять надлежащих мер — пациент рискует утратить дар речи.
Затем «адреналрин» принялся утешать Гласа: удаление синуса — акция, разумеется, длительная, скрупулезная, и все же элементарная. Ее умели делать еще при Луи XVII. Гласу не следует-де нервничать: в таких случаях из клиники выписывают на десятый день.
Итак, Гласа упекли в клинику и распределили в палату, где другие тридцать две лежанки были уже заняты пациентами на различных стадиях умирания. Ему ввели сильнейшее транквилизирующее (ларгактил, вадикарманикс, атаракс). На следующий день, с утра, прибыл с инспекцией Главный Врач: за ним шла свита, семенили аспиранты, с наслаждением внимающие любым высказываниям и смеющиеся навзрыд при малейшей улыбке. Временами метр приближался к лежанке, где в предсмертных хрипах дергался верный кандидат «туда», дружески теребил ему предплечье, вызывая у нежильца жалкую гримасу. Причем всем без исключения Главный выдавал приветливый или утешительный жест: малышу, хныкающему из-за «вавы», дарил леденец, мамашам — улыбку. В девяти-десяти серьезных случаях Главный высказывал практикантам аргументируемые заключения: paralysis agitans, area circumflexa, pustula maligna cum radi-culinum et neuritia infectiae, absentia mentalia cum exitus quasi letalis, syphilis, epilepsia, eclampsia infantum, caput spasticum.
Через три дня Антея закинули на телегу и прикатили к верстаку. Сначала усыпили. Затем уже известный ему врач-«адреналин» вставил пациенту трехгранную иглу: разрез нюхательных шхер привел к расширению тракта; засим — дабы не упустить нужный эффект — в щель внедрился, скребя стенку, стригиль. Затем пришел черед абразии резцами, затем — заращения штырями с пазами, придуманными неким британцем три месяца назад. Затем наступил следующий этап: пункция синуса, чей скверный желвак (fungus malinus) был не без изящества высечен скальпелем; затем настал финальный миг: каутеризация мышечных тканей.
— Всё, — услышал выжатый как цитрус ассистент, — вычистили как следует. Инфильтрата уже нет.
Хирургическая баталия перешла к следующей стадии: вата для смывания, кетгут — для зашивания, пластырь — для заклеивания. Весь вечер караулили психический сдвиг или аффективный травматизм: ухудшения не заметили. Швы стали затягиваться уже на следующий день.
Через неделю пациенту разрешили выйти из лазарета, и пациент вышел. Кстати: если страдания и уменьшились, спал Антей не лучше, чем прежде.
Часть II
Еще Глас (Измаил)
Глава 5
или пять абсурдных галлюцинаций
Антей страдал уже не так — и все же слабел. Лежа плашмя на диване, кушетке или канапе, без устали чирикал на бумажках невразумительные каракули, навеянные паркетными рисунками; временами грезил в бреду, бредил в плену престранных галлюцинаций.
Например, Антей бредет между двух убегающих вверх стен, а перед ним тянется длинный кулуар. Настенный стеллаж из акажу хранит тридцать три книги. Или, правильнее сказать, хранил бы тридцать три книги, так как там не хватает книги, имеющей (или, правильнее сказать, имевшей бы) нумерацию «ШЕСТНАДЦАТЬ». Причем все кажется правильным: нет ни пустых ячеек, ни щелей, ни указаний на исчезнувшую книгу (как, например, в Нэйшнл Лайбрэри, где существуют специальные секции для так называемых «книг-привидений»). А еще странным и даже смущающим кажется следующее: распределение никак не выдает (и, даже хуже, скрывает, утаивает) сам факт утери; требуется перебрать всю серию, дабы при высчитывании (тридцать два переплета с нумерацией «1 — 33», т. е. 33 — 1 = 32) убедиться в утрате единицы; требуется тщательная сверка, дабы вычислить выпавший нумер: «ШЕСТНАДЦАТЬ».
Сказать, что роман французского писателя Жоржа Перека (1936–1982) – шутника и фантазера, философа и интеллектуала – «Исчезновение» необычен, значит – не сказать ничего. Роман этот представляет собой повествование исключительной специфичности, сложности и вместе с тем простоты. В нем на фоне глобальной судьбоносной пропажи двигаются, ведомые на тонких ниточках сюжета, персонажи, совершаются загадочные преступления, похищения, вершится месть… В нем гармонично переплелись и детективная интрига, составляющая магистральную линию романа, и несколько авантюрных ответвлений, саги, легенды, предания, пародия, стихотворство, черный юмор, интеллектуальные изыски, философские отступления и, наконец, откровенное надувательство.
Третье по счету произведение знаменитого французского писателя Жоржа Перека (1936–1982), «Человек, который спит», было опубликовано накануне революционных событий 1968 года во Франции. Причудливая хроника отторжения внешнего мира и медленного погружения в полное отрешение, скрупулезное описание постепенного ухода от людей и вещей в зону «риторических мест безразличия» может восприниматься как программный манифест целого поколения, протестующего против идеалов общества потребления, и как автобиографическое осмысление личного утопического проекта.
Во 2-й том Антологии вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX — начале XXI века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1970–2006 годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.
На первый взгляд, тема книги — наивная инвентаризация обживаемых нами территорий. Но виртуозный стилист и экспериментатор Жорж Перек (1936–1982) предстает в ней не столько пытливым социологом, сколько лукавым философом, под стать Алисе из Страны Чудес, а еще — озадачивающим антропологом: меняя точки зрения и ракурсы, тревожа восприятие, он предлагает переосмысливать и, очеловечивая, переделывать пространства. Этот текст органично вписывается в глобальную стратегию трансформации, наряду с такими программными произведениями XX века, как «Слова и вещи» Мишеля Фуко, «Система вещей» Жана Бодрийяра и «Общество зрелищ» Г.-Э. Дебора.
Роман известного французского писателя Ж. Перека (1936–1982). Текст, где странным и страшным образом автобиография переплетается с предельной антиутопией; текст, где память тщательно пытается найти затерянные следы, а фантазия — каждым словом утверждает и опровергает ограничения литературного письма.
рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации - потребительского общества - и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях.
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Ирен, археолог по профессии, даже представить себе не могла, что обычная командировка изменит ее жизнь. Ей удалось найти тайник, который в течение нескольких веков пролежал на самом видном месте. Дальше – больше. В ее руки попадает древняя рукопись, в которой зашифрованы места, где возможно спрятаны сокровища. Сумев разгадать некоторые из них, они вместе со своей институтской подругой Верой отправляются в путешествие на их поиски. А любовь? Любовь – это желание жить и находить все самое лучшее в самой жизни!
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.