Исцеляющая любовь - [37]

Его там не было.

А окно стучало открытыми створками.

10

Стремительность всего, что последовало за этим, ошеломила Барни. Так же как отсутствие какого-либо шума. Никакой паники, никаких сирен, никаких криков. Ничего, что могло бы привлечь постороннее внимание.

Выскочив из комнаты Мори, он чуть не налетел в коридоре на доктора Рубина. После секундного объяснения врач велел Барни звонить в полицию университетского городка, а потом с какими-нибудь одеялами бежать следом за ним на улицу. Барни действовал настолько быстро, что ему казалось, все происходит в кино с ускоренной съемкой: он позвонил, снял все с постели Мори, бегом спустился по лестнице, таща за собой простыни и одеяла, и выскочил на улицу с той стороны, куда выходило окно Мори.

До его ушей донеслись стоны. Мори был жив. Но в каком он состоянии? Подойдя поближе, он увидел, что тот лежит на земле почти в полной неподвижности.

— Скорей! Помогите мне, — скомандовал доктор. — Голову ему подержите. В прямом положении! Мы не должны сломать ему шею, если он еще ее сам не сломал.

— Как он? — спросил Барни, наклоняясь и бережно беря руками голову Мори. Он молился, чтобы от бешеного биения сердца у него не дрогнули руки.

— Классический прыжок из окна, — буднично сказал Рубин. — Переломы лодыжек и поясничного отдела наверняка. — Он посветил фонариком Мори в глаза, после чего добавил: — Прободения, кажется, нет.

— Это что значит?

— Ствол мозга как будто не пострадал. Явных неврологических повреждений не наблюдается. Везучий малый!

«Это как посмотреть», — подумал Барни.

Вдруг Мори затрясло. Барни быстро закутал его в одеяла.

— Ливингстон, это ты? — спросил он таким голосом, как будто каждый звук вызывал у него страшную боль.

— Да-да, Мори, ты только не волнуйся. Все будет хорошо.

— Черт! — вздохнул тот. — Отец мне за это устроит! Наверняка скажет, что я и этого не умею сделать как следует!

Он издал звук, который, казалось, шел из небытия, нечто среднее между смехом и рыданием. Потом он снова застонал.

— Он очень страдает от боли. — Барни с мольбой посмотрел на доктора: — Разве нельзя ему сделать какой-нибудь укол?

— Нет, от этого чувствительность притупится. Пока мы точно не установим полученные повреждения, он по возможности должен сохранять ясное сознание.

Свет фар осветил стену здания. И полиция университета, и «скорая помощь» появились практически одновременно. Барни даже не слышал звука моторов. Вскоре вокруг Мори было уже человек пять или шесть, которые обменивались негромкими репликами в неестественно спокойном тоне.

Барни понял, что они уже сотни раз участвовали в подобной драме и знали свои роли назубок, поэтому в разговорах не было нужды.

Фельдшеры наложили на шею Мори шину, чтобы защитить позвоночник, и приготовились перенести его на носилки, но тут появился декан Холмс. Его лицо, то освещаемое мигалкой «скорой помощи», то пропадающее в темноте, было похоже на страшное видение.

Холмс нагнулся и посмотрел на Мори, взял у кого-то медицинский фонарик и, посветив ему в зрачки, убедился, что черепно-мозговой травмы нет. Легким кивком головы он дал разрешение на транспортировку пострадавшего в стационар.

Пока носилки с Мори запихивали в машину, он слабым голосом окликнул:

— Ливингстон, ты еще здесь?

— Здесь, Мори. Вот он я.

— Мои бумаги! Прибери, пожалуйста, мои бумаги!

— Конечно, конечно. Не беспокойся.

Двери фургона «скорой помощи» бесшумно закрылись, и машина растворилась в ночи.

Теперь они остались на газоне втроем. Окна Вандербилт-холла были темными. Барни взглянул на фосфоресцирующие стрелки часов. Без четверти четыре.

Он не знал, что делать. Почему-то ему казалось, что надо дождаться разрешения уйти. Поэтому он продолжал стоять, как измученный, но дисциплинированный солдат, а старшие по званию совещались. Временами до него долетали обрывки слов.

— Истман… знаком с его отцом… отличный мужик… отдать распоряжения…

Наконец Рубин кивнул, развернулся и направился назад в медпункт продолжать свое дежурство. Вполне возможно, что там его ждали и еще какие-нибудь неприятности.

Холмс подошел к Барни.

— Простите, я не запомнил вашего имени.

— Ливингстон, сэр. Первый курс. Мы с Мори живем на одном этаже. То есть… жили.

Декан кивнул.

— Ливингстон, я хочу, чтобы вы поняли, что, хотя вы еще будущий врач, понятие врачебной тайны в полной мере распространяется и на вас. Вы не должны никому рассказывать о том, что сегодня произошло.

— Конечно, сэр.

— Даже самым близким друзьям! Это одна из наиболее сложных сторон нашей профессии. Кроме того, такая новость могла бы отрицательно подействовать на ваших однокурсников. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Барни кивнул — в знак согласия и от усталости одновременно.

— Но, сэр, ведь рано или поздно все заметят, что Мори больше не ходит на занятия.

— Предоставьте это мне. Я издам приказ: что-нибудь об отчислении по семейным обстоятельствам.

— Да, сэр. Теперь я могу идти? Уже очень поздно, а я…

— Конечно… Ливингстон, кажется?

— Так точно, сэр.

— Насколько я понял из слов доктора Рубина, вы сегодня держались молодцом. Спасибо вам. Уверен, что и Истман будет вам признателен.