Исцеляющая любовь - [28]

— A-а, — протянул в ответ Барни, стараясь не выдать своего внутреннего смятения. — В неудачный день вы меня в игре увидели!

— Да будет тебе! — утешала Лора. — Судьи тоже хороши! Я думаю, они все куплены.

— Кастельяно, я тебя умоляю, — ответил Барни, — не надо меня утешать. Я сам бессовестно хамил.

— Послушайте, может, поужинаем сегодня втроем? — встрял в разговор Палмер.

«Черт, — подумал Барни, — я-то хотел побыть с Лорой наедине, рассказать ей о своем собеседовании…»

— Да-да, конечно.

Они отправились в заведение под названием «Генрих Четвертый». Это было элегантное небольшое бистро на третьем этаже деревянного дома в узком переулке по соседству с Бойлстон-стрит.

— Мы подумали, что после игры ты устанешь, и поэтому выбрали место поближе, — объяснял Палмер, выходя на улицу. — Кроме того, там за приемлемую цену предлагают приличную еду.

Барни чувствовал себя неловко и не мог решить, говорит ли этот парень свысока или это ему мерещится из-за разницы в росте.

Они устроились за столиком и завели ничего не значащий разговор, но точек соприкосновения так и не нашли.

Как выяснилось, Палмер год назад окончил Гарвард. Получив диплом с отличием по истории искусств, подчеркнула Лора, в то время как сам Палмер об этом умолчал. Кроме того, обнаружилось, что он еще и занимался греблей на восьмерке. Сейчас он учился на первом курсе школы бизнеса.

Палмер как будто проявил искренний интерес к теме, которую Барни избрал для своего диплома, — «Образ врача в английской литературе».

— Надеюсь, ты процитируешь прекрасные строки Мэтью Арнольда о его желании избавиться от докторов, «напыщенных и гордых», способных лишь «назвать болезнь, но не изгнать ее»? Кажется, я ничего не переврал?

«Нет, Палмер, — подумал Барни, — не просто не переврал, а воспроизвел слово в слово».

Надо признаться, Палмер Тэлбот произвел на него сильное впечатление. Пожалуй, он ему даже понравился.

— А кстати, Барн, — спохватилась Лора, — как прошло твое собеседование?

— Нормально.

— Нормально — и все?

Барни распирало от желания все ей рассказать в мельчайших подробностях, но только не при посторонних. Поэтому он лишь пожал плечами и сообщил:

— Будем считать, что оно прошло более гладко, чем мне виделось в ночных кошмарах. Так что ты можешь не дергаться.

— Ничего не могу с собой поделать, Барн. У меня жуткий мандраж. Понимаешь, они же в год берут всего пять или шесть девушек!

— Зато в России большинство врачей — женщины, — встрял Палмер.

— Предлагаешь ехать в Московский университет? — фыркнула Лора.

— Ну уж нет! — возразил Палмер. — Я и из Бостона-то тебя отпускать не хочу!

В половине двенадцатого они вернулись к спортзалу, где вся команда Колумбии уже сидела в автобусе, готовая к неблизкой дороге в Нью-Йорк.

— Уверен, что не хочешь остаться? — дружелюбно спросил Палмер. — Я тебя охотно устрою в общагу.

— Нет-нет, спасибо. У меня куча зубрежки.

* * *

Оценки у Лоры были высокие, а характеристики — самые положительные, так что она почти не сомневалась, что к собеседованию ее допустят. Но ей потребуется не два положительных заключения, как парням, а три. С этой дискриминацией она ничего не могла поделать.

Первым, кто проводил с ней собеседование, был Джеймс Шей, доктор медицины, известный специалист по внутренним болезням. Из огромного окна его кабинета в корпусе Бикон-холла видны были парусники на реке Чарльз.

— Вы очень красивая девушка, мисс Кастельяно, — заметил он, глядя на нее поверх очков.

— Благодарю, — ответила она. (Что еще она могла сказать? «Вы тоже ничего себе, доктор»?)

— Такой девушке, как вы, надо выйти замуж и завести кучу прелестных детишек, как считаете?

— Прошу прощения, сэр, я не считаю медицину и материнство взаимоисключающими вещами.

— А зря, моя дорогая. Поверьте мне, это так! Женщина не может делать полновесную и действительно успешную карьеру на медицинском поприще, не нанося невосполнимого ущерба своей семье. А ведь вы этого не хотели бы, не так ли?

Лора так и не поняла, говорит ли он всерьез или просто ее испытывает.

— Я поняла вас, сэр…

— Отлично, отлично.

— И поэтому я никогда не выйду замуж, а всю свою жизнь посвящу медицине.

Доктор Шей взглянул поверх очков.

— Вы, конечно, шутите, мисс Кастельяно?

Это был решающий момент. Но ей для ответа понадобилась ничтожная доля секунды.

— Я полагала, что шутите вы, доктор Шей.

Он не нашелся что ответить. С минуту доктор сидел молча, перебирая какие-то бумаги, потом, выдавив улыбку, поднялся и сказал:

— Спасибо, что пришли, мисс Кастельяно.

Она вышла из кабинета, уверенная, что этот раунд остался за ней, но одновременно опасаясь, что один голос в свою поддержку она потеряла.

Следующее собеседование проводила Луиза Хоффман, биохимик тридцати с чем-то лет, настроенная, казалось, не столько спрашивать, сколько утверждать.

— Буду предельно откровенна, Лора, — начала она. — Я тоже в бытность свою в колледже мечтала поступить в медицинский. И меня приняли в Гарвардскую школу медицины, так что мы тоже не лыком шиты. Но существование женщины-врача в условиях клиники — это сплошное унижение. Некоторые врачи-мужчины отказывают вам в самом праве там находиться. Послушайте, у вас светлая голова. Почему вы не хотите заняться исследовательской работой? Там к вам, по крайней мере, будут относиться немного лучше, чем к половой тряпке!