Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - [63]
Пионер, открывавший новые пути к современности, не достиг этой исторической вехи. Уильям Томас Грин Мортон, обессилевший, измученный физически и морально, вечером 15 июля 1868 года ехал в экипаже через Центральный парк Нью-Йорка и перенес кровоизлияние в мозг. Такими были воспоминания его жены о его кончине: «Нас отвезли в больницу Святого Луки, где главный хирург и все остальные врачи сразу же собрались вокруг моего мужа, лежащего на носилках. Хирург тотчас узнал его и спросил: „Это доктор Мортон?“ Я ответила лишь „да“. После минутного молчания он обратился к группе студентов, обучающихся в клинике: „Юные джентльмены, вы видите перед собой человека, сделавшего для человечества и облегчения страданий больше, чем любой из когда-либо живших“. В тот горький момент я вынула из кармана три медали, присужденные иностранными академиями, положила их рядом с мужем и сказала: „Да, и вот все благодарности, которые он за это получил“» [11].
13. Антисептика
Одиннадцатилетнего Джеймса Гринлиса ждал полный приключений увлекательный летний день в бурлящем, суетливом мегаполисе – Глазго. Индустриализация охватила почти все Соединенное Королевство, позволяя городам расти и развиваться. Но нигде она не была настолько же неукротимой и хаотичной, как в этом шотландском городе, где располагался университет, основанный еще в 1451 году. Между 1800 и 1850 годами население Глазго увеличилось вдвое, что, кстати, до начала ХХ века произойдет еще раз. Промышленные предприятия выбрасывали темные клубы дыма в обыкновенно пасмурное небо Шотландии, а причалы порта были местом сосредоточения суматошно-деловитых людей и днем, и ночью. С Бьюкенен-стрит и других крупных улиц доносилось цоканье бесчисленных копыт и грохот колес: тысячи лошадей увлекали за собой сотни карет, экипажей и телег через город, нередко с максимально возможной для животных скоростью.
Пересекать улицы посреди этой суеты было не вполне безопасно. Возможно, Джеймс Гринлис на мгновение утратил бдительность, позволил себе отвлечься; возможно, булыжники все еще были мокрыми и скользкими после последнего шотландского летнего дождя. Он поскользнулся, в результате чего произошло столкновение с экипажем.
Увидевшие это прохожие вскрикнули от ужаса; водитель нажал на тормоза, вскочил с козел и поспешил к потрясенному Джеймсу. Для людей, не имеющих отношения к медицине, зрелище было поистине жутким. Мальчик получил открытый перелом левой ноги, и из раны торчал фрагмент большеберцовой кости голени – Tibia в медицинской терминологии. Кто-то нашел носилки, на них положили едва реагирующего на речь Джеймса и в экипаже доставили в Королевскую больницу Глазго, служившую на благо больных и раненых жителей города с 1794 года. Характер травмы не оставил у врачей и медсестер, а также свидетелей происшествия и тени сомнения: рана неизлечима, в ноге уже может быть заражение и ее придется ампутировать. Каждый понимал, чем это обернется: отныне мальчика начнут считать калекой, и он будет влачить существование на задворках общественной жизни в качестве, вероятно, попрошайки. Это случилось 12 августа 1865 года. Судьба маленького Джеймса Гринлиса была предрешена.
И все же удача улыбнулась мальчику в тот день, потому что его лечащим врачом стал главный хирург больницы Джозеф Листер. Его давно угнетала беспомощность медицины в отношении открытых переломов. Гнойное воспаление, болезненный отек травмированной конечности и в заключительной стадии гангрена, заставляющий темнеть пораженную ногу или руку процесс гниения, который вынуждает огромное количество хирургов незамедлительно прибегать к использованию пилы для костей. Так, согласно господствовавшей тогда доктрине, можно было, пожертвовав травмированной частью тела, спасти хотя бы жизнь пострадавшего. Кости гораздо более восприимчивы к инфекциям, чем другие ткани организма. Джозеф Листер догадывался, что нечто незримое проникает в рану, вызывая в итоге фатальные процессы. Он слышал об исследованиях французским химиком Луи Пастером ферментации и гниения и, конечно же, о детективной работе своего соотечественника Джона Сноу, установившего, что в питьевой воде содержится что-то, вызывающее холеру. Для Листера, который рос среди микроскопов, мысль о вездесущих микроорганизмах, невидимых для человеческого глаза, была логичной.
Так, как хирургия, не страдала ни одна другая (за исключением акушерства) дисциплина: после хирургического вмешательства в организме развивался «раневой жар», инфекция. Это сильное воспаление, приводящее к лихорадке и в итоге к коме, было основной причиной смерти в любой хирургической клинике. Тогда для хирургии установили жесткие ограничения: даже известные врачи обычно оперировали всего два или три раза в неделю.
Смерть таилась не только в хирургических отделениях, хотя в них ее присутствие ощущалось особенно сильно. Любой, кто мог избежать попадания в больницу, не пренебрегал этой возможностью. Флоренс Найтингейл, ставшая для Великобритании после Крымской войны своего рода святой покровительницей, за два года до несчастного случая маленького Джеймса констатировала: «Смертность в госпиталях, особенно больших и перенаселенных городов, фактически намного выше, чем смертность от того же типа болезни у пациентов, проходящих лечение вне стен больниц» [1].
