Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - [107]
Благодаря своей работе Хастин осознавал, что потеря крови на операционном столе или в случае травмы выступает опасным для жизни состоянием, а сильное кровотечение во время операций на брюшной полости (абдоминальная хирургия в тот период активно развивалась) из-за повреждения крупного сосуда постоянно забирало человеческие жизни.
В Лондоне английский акушер Джеймс Бланделл спас жизнь пациентке, потерявшей много крови при родах, впервые совершив переливание человеческой крови; когда именно это произошло, в 1819 или 1829 году или же в этом промежутке, точно не известно.
Распространению такого метода мешало несколько серьезных препятствий. Одно из них – отсутствие техники, способной создать достаточное давление, чтобы кровь донора доставлялась непосредственно в вену реципиента. Можно было проколоть донорскую артерию – давление в артериях намного выше, чем в венах. Однако любой врач, пробовавший это сделать, знает, как много крови выходит из проколотой артерии. Перевязывать ее, чтобы остановить кровотечение, нужно было быстро, впрочем, в процессе трансфузии так нужно было делать все – в противном случае кровь сгущалась еще до переливания. Вторая проблема заключалась в том, что во многих случаях кровь донора и реципиента не подходила друг к другу, и трансфузия могла вызвать опасный для жизни шок. Открытием групп крови Карл Ландштейнер решил эту проблему: непосредственно перед переносом крови можно было проверить каплю донорской крови и крови реципиента на то, не вызывают ли они реакцию при объединении, совместимы ли друг с другом. Такую перекрестную пробу описал и рекомендовал американский врач Рубен Оттенберг в 1907 году.
Во всех предыдущих попытках переливания донор стоял рядом с реципиентом, практически рука к руке. Этот метод имел бы совершенно новый потенциал для спасения жизней, если бы кровь хотя бы на короткий промежуток времени можно было «консервировать», то есть предотвратить обычное свертывание в сосуде после забора. Именно Альберт Хастин в 1913 году после многочисленных попыток нашел решение. Он обнаружил, что после добавления цитрата натрия кровь не сворачивалась. Это позволило брать кровь у одного человека, например, в приемной врача, и передавать ее другому, уже находившемуся в операционной. Так стало возможным, по крайней мере, кратковременное хранение в течение нескольких часов. Всего два года спустя американский врач Ричард Вейл определил, что некоторое количество сданной крови с цитратом натрия – теперь известным как антикоагулянт, вещество, замедляющее свертывание крови – можно хранить в холодильнике даже в течение двух или трех дней. Однако поистине новаторское деяние осуществил Альберт Хастин в 30 лет. Пациенту, страдавшему острой формой анемии (малокровия, недостатка гемоглобина), он перелил 150 миллилитров крови с цитратом натрия гипертоника, человека с высоким кровяным давлением. Это была первая трансфузия, проведенная не напрямую от человека к человеку.
Это произошло 27 марта 1914 года.
Один день и три месяца спустя ни хирург, ни переливание крови не могли остановить ход событий – первый шаг в пропасть. Два выстрела в Сараеве эхом разнеслись по миру. События на политической арене развивались стремительно, за считаные дни и недели. Однако его патологически травматическое воздействие не могло быть более эффективным. Одна пуля разорвала яремную вену и трахею эрцгерцога Франца-Фердинанда, вторая (которая после пробития стенки автомобиля не потеряла своей смертоносной силы, а, деформировавшись, стала даже более заостренной и разрушительной) пробила несколько органов брюшной полости его жены Софии. Оба через несколько минут умерли от кровопотери – наследник престола от наружного кровотечения, судя по залитому кровью мундиру, а его жена – от внутреннего.
* * * *
«Нет ничего неизбежного, есть пока не произошедшее», – писал великий историк Голо Манн о начале лета 1914 года, которое все современники, оглядываясь назад, считали прекрасным. Из-за тоски по тому, что было утрачено. «Война чувствовалась в воздухе, – писал Голо Манн, – годами, десятилетиями. С каждым новым шагом „политики риска“ дипломатический спорт становился все более опасным, и, если так будет продолжаться, однажды дипломаты потеряют мяч и тот окажется на игровом поле поджидающих его военных. Чтобы это понимать, не требуется большая проницательность. Но в воздухе царил и мир, напоследок оставив людям выбор» [10].
Люди – правители, политики, принимавшие решения в течение пяти недель после событий в Сараеве, не выбирали мир. Людей, принимавших решения тем летом, историки нередко уже в самом названии своих работ наделяли заслуженными характеристиками, среди которых «лунатики» Кристофера Кларка – самая безобидная; до выхода книги Кларка американский историк Барбара Такман выпустила книгу под названием «Ода политической глупости». Мужчины (а то были исключительно они) в кабинетах и генеральных штабах устроили катастрофу, лишившую мир зарождавшегося будущего – мира надежды, для которого медицина в свой золотой век сделала так много. То, что люди могут исцелить мир, оказалось несбыточной мечтой: это подтвердил 1914 год и все за ним следующие. Метафора сэра Эдуарда Грея, произнесенная им 3 августа 1914 года, стала заключительной строкой несравненной эпохи, когда судьба министра иностранных дел с прогрессирующей слепотой была схожа с судьбой оступившегося континента. Простыми, но незабываемыми словами сэр Эдуард Грей подвел черту: «Лампы гаснут по всей Европе, и мы уже не увидим их зажженными» [11].
