Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [59]

В Питере начинается голод, все учебные заведения закрываются, кто может, уезжает на Запад, кто не может, на окраины бывшей империи. Зинаида Сергеевна Судейкина отправляется обратно к родителям в деревню. Понимает всю бесперспективность жизни в Андреевке и перебирается в Харьков, где поступает танцовщицей-солисткой в оперетту. Вполне возможно, что они встречались с Исааком, но точно установить это невозможно. Несомненно, они шли рядом, даже не подозревая о существовании друг друга.

В Харькове Зинаида училась у Ольги Седовой, учила маленьких девочек из младших классов танцевать. В 1920 году выехала в Ростов-на-Дону, куда ее пригласили в студию балетмейстера Александра Монахова. Одновременно она подрабатывала танцовщицей в кордебалете театров оперы и оперетты. В Ростове проработала три года и перебралась в Москву к сестре, где поступила в тот же театр «На площади», в котором проработала два сезона, пока театр не закрылся. Параллельно в 1924 году поступила на эстраду и проработала там год. Работая на эстраде, много гастролировала по южным городам. Там произошло сближение с Исааком Дунаевским. В 1925 году, по утверждению Евгения Исааковича, она вышла за него замуж. Впрочем, семейная жизнь еще идет бок о бок с профессиональной.

В 1925 году получила приглашение работать заведующей хореографической частью и педагогом в государственный театр и после зимнего сезона выехала в Ялту в качестве солистки балета. В 1925 году поступила в Театр сатиры и проработала до 1931 года на эстраде. В 1932 году родила сына Евгения. В 1933 году поступила в джаз-оркестр знаменитого Якова Скоморовского. Затем из-за болезни сына была вынуждена прекратить контракт.

В те молодые годы композитор Дунаевский просто кипел энергией. Очень скоро он сочинил для Зины сольные номера. Вечером шли выступления, Дунаевский — за пультом. Дирижер за пультом — это солнце, руки которого заменяют лучи. Слева — первые скрипки, справа — виолончели, за ними альты, рядом со вторыми скрипками. Дальше флейты, гобои, кларнеты и фаготы, за спинами всех, как провинившиеся двоечники, — ударные и контрабасы. Это в идеале. В действительности все по-другому, кроме одного.

Зинаида Сергеевна танцует. После выступления — отдых. Провинциальный отдых очень однообразен. В основном — ресторанчики. Влюбленный дожидается свою возлюбленную с букетом роз или сирени.

Они шли по вечерним улицам, разговаривали, заходили во все ресторанчики, которые были открыты. Просто сидели или пили чай. Дунаевский читал стихи, написанные для Зины.

Когда молодые поженились, их жизнь стала парной, как жизнь человека и его тени. Встал вопрос, кто чьей тенью будет. Искусство тени — искусство китайского театра. Дело было в России, именно поэтому Зина согласилась быть тенью. Очень скоро выяснилось, что она не будет танцевать. Что же, каждому таланту свой удел.

Есть маленькая особенность в их семейном дуэте. При всей своей самостоятельности, независимости характера Дунаевский прекрасно понимал, что Зинаида Сергеевна, Бобочка, его самый надежный тыл. Никто лучше нее не мог быть советчиком в любой конкретной ситуации. Зина незаметно стала тем якорем, который защищает корабль от бурной непогоды и не дает ему уплыть в безбрежное море вымысла.

Появились и более серьезные проблемы. Первая — где жить? Квартирный вопрос и советская власть оказались антагонистами. Излюбленная тема шуток в писательских кругах. Точку в споре на лучшую фразу поставил Михаил Булгаков коронной фразой: «Москвичи были бы в общем неплохими людьми, но квартирный вопрос их испортил».

Исаак Дунаевский по-прежнему жил в общежитии театров сада «Эрмитаж», с той лишь разницей, что «коробку с красным померанцем» — его каморку — поменяли на пенал для новобрачных. Они мечтали купить собственную квартиру. Мечта каждого советского гражданина! Весь вопрос в том, как это сделать. Если за деньги, то их надо было сначала заработать. Сделать это в Москве той поры представлялось довольно трудным.

Проблема оплаты труда работников искусств решалась просто. В середине 1920-х годов Наркомпрос, который надзирал за всеми деятелями искусств, платил и автору текста песни, оперы или оперетты, и соавтору-композитору примерно равную сумму гонораров. Средняя такса — пять тысяч рублей при условии, что произведение принято Наркомпросом. Но так платили в Москве. В провинции гостям из Москвы платили побольше, доплачивали за «столичность».

Сумму утвердили на партийном совещании по вопросам театров при Агитпропе ЦК ВКП(б) в мае 1927 года. Это было уникальное собрание, его стенограмма хранится в архивах партии. Уникальным оно стало по многим причинам: во-первых, по составу сидящих в партере. Там были люди либо с одиозной судьбой, либо с одиозной фамилией, например, бывший заключенный по фамилии Застенкер. Из одиозных людей — критик Литовский, недолгое время возглавлявший Главрепертком[15], за что был позже «воспет» Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите», или драматург Биль-Белоцерковский с Поповым-Дубовским, а также человек с иноземной фамилией Вакс.

Партер, похожий на коробку с ярмарочными пестрыми леденцами и серыми тульскими пряниками, дополняли нахмуренный лоб известного корифея Анатолия Луначарского, запотевшие очки режиссера Николая Евреинова, а также абсолютно лысый череп видного партийного функционера от искусства, прославившегося изобретением РАППа, Леопольда Авербаха. В этом собрании партократов, компенсирующих собственную глупость повышенной серьезностью, выделялся товарищ Керженцев, надзирающий за искусством от имени и по поручению партии. Именно эти люди проголосовали за пять тысяч рублей гонорара советскому композитору.