Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [160]

— Здравствуйте, Исаак Осипович.

— Здравствуйте. Кто это?

— Это я. Не узнаете? Привет из Бобровки.

— Людмила, дорогая, это вы? Где вы сейчас находитесь?

— Недалеко от театра Вахтангова.

— Так это же рядом. Знаете что, садитесь на троллейбус номер два и приезжайте ко мне. Я буду ждать.

Но тут происходит ошибка. Я нахожусь рядом со временным помещением театра Вахтангова, в переулке Садовских, а не на Арбате. По провинциальному незнанию еду в центр, затем сажусь на троллейбус номер два, но в противоположном направлении. Приезжаю с большим опозданием. Дверь отворяет сам Исаак Осипович.

В первые минуты, не в силах вымолвить ни слова, склоняется к моим рукам и целует их. Затем проводит в свой кабинет. Рассказывает, как волновался он в долгом ожидании меня, подбегая при каждом звонке к двери.

После первых бессвязных приветствий и объяснений показывает квартиру: редкие, даже уникальные вещи. С большой теплотой берет мою руку, просовывает под свою и прижимает к себе… Так и ходим.

Возвращаемся в кабинет. Обращаю внимание на портрет Толстого, вышитый шелком.

Исаак Осипович, показывая свой письменный стол, говорит: „За этим столом пишутся вам письма, здесь я долгими ночами беседую с вами“.

Достает из бюро пачку моих писем. Спрашивает: „Хотелось бы вам перечитать их сейчас?“ С любопытством рассматриваю конверты, написанные угловатым детским почерком. Исаак Осипович отбирает их, бережно прячет опять в бюро и садится за свой любимый рояль, о котором мне так много рассказывал. Играет свою музыку к новому фильму „Кубанские казаки“: „Вступление“, „Хоровую“, „Каким ты был“, „Ой, цветет калина“. Радуется, что музыка удачна и в русском народном стиле.

Следующие встречи происходят в переулке Садовских, у моей знакомой, очень милой старушки Е. К. Кроль. Она любезно предоставляет в мое распоряжение свою комнату.

Исаак Осипович с восторгом читает рубаи Омара Хайяма, томик, принесенный с собою. Он восхищается ими. Мне тоже нравится оригинальная манера письма. И жизненность философии поэта. Вспомнил, что где-то у Джека Лондона сказано, что Омар Хайям никогда не написал бы свои стихи, если бы не жил „на Гавайских островах“. Какая это верная мысль. Исаак Осипович дает обещание переслать мне „Рубаи“».

Двое влюбленных по переписке людей, ставших жертвами своих «трансферов» — переносов идеалов на бумагу, пробуют сохранить верность своим письмам и говорят о высоком, о литературном, чтобы не прорвалось самое страшное — разочарование друг другом, вызванное то ли стеснением, то ли еще рядом каких-то тайных, подпольных психологических причин.

«На одной из скамеек, — вспоминает далее Людмила Сергеевна, — Исаак Осипович рассказывает мне содержание „самого главного“ Евреинова, этой умной, но немного „вывихнутой“ пьесы. Я же пересказываю чудеснейшую и поэтичнейшую из сказок „Русалочку“ Андерсена. Долго сидим потом молча, мысленно преломляя услышанное…

Наконец, Исаак Осипович нарушает молчание замечанием: „Хорошо бы выразить это в музыке“. Потом, невесело усмехнувшись, говорит: „Пожалуй, пришьют космополитизм“.

Вечерняя Москва зажигает свои огни. В открытые окна многоквартирных домов, светящиеся разноцветными огоньками абажуров, льется разнообразнейшая музыка. Прислушиваюсь. Исаак Осипович обращает мое внимание на одну из песен. „Слышите! Это — ‘Песня о далеком друге’, написанная мною для фестиваля“. Но кроме этой песни слышится много других его песен.

Как сон пролетает мой отпуск, и я опять должна вернуться домой. Исаак Осипович с большой деликатностью и тактом дает деньги на подарки детям, покупает билет на самолет. Машина отвозит меня на вокзал».

На этом воспоминания заканчиваются. Она писала их в 1961 году. А за 12 лет до этого перенесла совсем другое. Так бывает, что мы все видим в двух измерениях, и если одно от Лилит — праматери демонов, то другое от Евы — праматери Богородицы. Никогда нельзя угадать, когда мы видим то, что есть на самом деле, а когда то, что хотим увидеть.

И Исаак Осипович, и Людмила Сергеевна, знали бы вы, как над вами посмеялась судьба! Исаак Осипович, конечно, увидел не того, кого хотел увидеть. Лучший рассказчик — их собственные письма, которые вводят в курс дела. Великолепная драматургия.

В 1949 году Людмила писала:

«Мне было больно сознавать, что в какой-то степени я не оправдала Ваших ожиданий. И вы разочарованы во мне. Я, конечно, не ожидала, что вы мной очаруетесь. Но вы не разглядели, что таилось под оболочкой тихости и покорности, и какого напряжения стоило мне подавлять свое волнение. Еще во время своего пребывания в Москве я не раз задумывалась о Вашем замечании о бесцветности, мертвенности моего голоса. Ведь на самом деле это не так. Но я не могла сразу заставить себя разговаривать с Вами иначе. И если голос мой повышался, то я боялась, что он зазвенит и оборвется, как туго натянутая струна, — такими были у меня тогда нервы. И даже когда я разговаривала с Вами по телефону, сердце мое билось с удвоенной скоростью. Это не преувеличение, я и не обольщаюсь никакими надеждами, но это было состояние моего духа в то время. Моя покорность происходила из того же источника, если бы в то время взяли меня под руку и повели бы меня за собой. Я бы пошла за Вами, не расспрашивая ни о чем.