Ироническая проза - [4]

21 декабря

Перенес ремешок на лицо, чтобы остановить опухоль. Не помогает. Начинает болеть. Занавески еще не повесили. Делают какую-то генеральную уборку. Мои книги расставили на полках согласно формату и цвету обложек. Высказался о домработнице. Уходит. В разгар уборки. Сташек прислал письмо. Не распечатываю. Третий день не бреюсь. Болит все сильнее. Мотаюсь, мотаюсь по квартире, одной рукой придерживаю щеку, другой — брюки…

1926 г.

О знакомых

Знакомым называется человек, с которым вы когда-то обменялись рукопожатием, сказав свое имя и при этом, вероятно, добавили: «Очень приятно!» Знакомый немедленно начинает пользование знакомством; раскланивается с вами на улице и свято верит в то, что знает вас «лично», ибо прежде он знал вас только «в лицо». Знакомы бывают всегда старые и хорошие. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы говорили: «Это мой молодой или плохой знакомый». О стареем же и о хорошем слышишь буквально на каждом шагу.

Для совершения знакомства достаточен обряд представления людей друг другу. Обряд этот, как правило, имеет место при любезном посредничестве третьего лица. Третье лицо является вашим знакомым, и у него есть знакомый, который является вашим незнакомым. Поэтому третье лицо представляет вам незнакомого, говоря: «Позвольте представить — пан Цыбуляк» (возможна и другая фамилия), затем Цыбуляк говорит: «Цыбуляк» или «Цыбуляк, с вашего разрешения», вы тоже говорите «Цыбуляк» или «Цыбуляк, с вашего разрешения», если случайно вы с ним оказываетесь однофамильцами, оба Цыбуляка пожимают друг другу руки — и с этой минуты становятся знакомыми. На всю жизнь. В свою очередь новый знакомый может представить вам всех своих знакомых, все они своих, и так до бесконечности, на веки вечные. Это как раз и страшно.

Когда-то, еще школьником, в будке с газированной водой я разменял двадцать копеек — у газировщика не было сдачи — некоему жаждущему газировки. Благодарный за великодушие мое возлиятель представился мне. Это случилось в 1912 году. С той поры человек этот раскланивается со мной на улице. И как сердечно! В будке с газированной водой он был взмокшим, красным от жары мальчиком. Теперь мальчик превратился в седеющего, одышливого, толстого быка; у него астма, и он ходит с тремя своими детьми есть морожено к Земянской, где со мной и раскланивается. Хотя он и начинает сиять, завидев меня, но, будучи человеком тактичным, знает, что между нами нет ничего общего, поэтому ко мне не подходит и разговора не начинает. Этот вид знакомства до гробовой доски — самый примитивный и относительно наименее вредный.

А бывает и похуже. Бывают роковые знакомые. Чудовища. Они подходят и разговор начинают:

— Тыщу лет! Как дела?

Обычно отвечаешь:

— Ничего… Помаленьку…

— Жарковато сегодня?

— Да.

— А ведь дождь вроде будет.

— Похоже.

— У вас тут не занято?

И садится. Садится, ибо он знакомый. Он знакомый, потому что Цыбуляк шел как-то с ним по улице, остановил меня и, будучи моим знакомым, спросил, как дела, и его представил.

— Цыбуляка видите?

Цыбуляк как бы связной. Мой собеседник убежден, что Цыбуляк — личность для меня живая и близкая. Цыбуляк — все, что этому человеку известно обо мне и о моей жизни. Цыбуляк наш общий знакомый. Он тот, кто нас познакомил, и, возможно, для моего собеседника он столь же посторонний, как и для меня, но Цыбуляк необходим для начала разговора. Он — некий мистический фактор. Спасительный обломок доски. Из доски этой сделан стул, на который за мой столик уселся знакомый. Разговор оживленно продолжается:

— А у вас что слыхать?

— Ничего, так, спасибо.

— Пишете?

— Пишу…

— Читал недавно, что у вас книжка вышла.

— Было дело

— Где ее можно достать?

— В книжном магазине.

— Обязательно куплю.

— Хорошо.

Я ведь знаю, что не купит, что его это совершенно не интересует и интересовать не должно, да и не может. Он пьет кофе, мутным взглядом глядит куда-то, курит мои папиросы, критикует правительство, говорит, что времена нелегкие, сетует, что «в его деле паршиво», спрашивает, что я думаю о Пилсудском («да в общем-то, как сказать…»), выражает уверенность в плодотворности торговли с Россией, высказывает дельную мысль, что литературой прожить, наверное, трудно, наконец, просит записку, чтобы дали контрамарку в театре.

Пишу торопясь и говорю, что следует поспешить.

— Это почему? Ведь сейчас только четыре…

— да, но пока дойдете…

Ушел.

Это был знакомый, у которого к вам «нет дела». Но есть знакомые, у которых «дело есть». Они не менее ужасны.

— Кстати же я вас встретил! Знаете, организуется театр, что-то вроде «Синей птицы»… Есть деньги, помещение, разрешение, труппа, все. Нужен репертуар…

Или:

— Организуется журнал… Который, знаете ли, сгруппировал бы и т. д.

Или:

— Здравствуйте! Чудно, что я вас встретил! У меня дело к вам. Моя кузина тяготеет к литературе, знает языки, может переводить. Очень способная барышня. Нет ли у вас чего-нибудь для нее…

С места заявляю, что ничего нет.

— Ну а вдруг! Давайте-ка на всякий случай я запишу ваш телефон, а вам оставлю свой, и, если вы что-нибудь узнаете

Начинаются поиски карандаша, бумаги и т. п. мучительство.

Театра и журнала никогда не будет. Знакомый об этом знает. Но все-таки пристает. Кузине с языками следует выйти замуж. Знакомый знает и об этом. Но все-таки морочит голову.