Иосиф Сталин. Последняя загадка - [18]

В своей лачуге я скоротал пять лет. Это была уже вторая мировая война, которую я провел в заключении. Раньше – в царской ссылке, теперь – в советском лагере.

Все эти годы я жил в постоянном холоде, с тупым ноющим желанием есть. Но в здешнем аду моя жизнь считалась «домом отдыха». Вокруг надрывались на работе, умирали. Я же благополучно сидел в сырой каморке среди театральных костюмов и деревянного оружия…

Каждый день, собравшись вокруг громкоговорителя, зэки слушали с замиранием сердца голос диктора Левитана: «От советского Информбюро. Наши войска…»

Я не слушал. Меня ничто не интересовало.

Наконец она пришла – Победа! Ликованье в лагере… и ничего! По-прежнему гнали бригады валить лес, только мины делать перестали, и кормить перестали тоже.

Поступили новые заключенные. Это были наши солдаты и офицеры, захваченные немцами в плен. Их, переживших ужас немецких лагерей, мой друг пригнал в лагеря советские. В лагеря родной страны, за которую они отдавали жизнь.

Чудо

Но тогда это не произвело на меня никакого впечатления. Я столько повидал крови, столько смертей… Я окончательно отупел. Перестал думать о несчастной семье. Просто вставал утром, чтобы дожить до вечера. Я будто заснул.

И однажды… случилось! Я заболел… У меня была, наверное, очень высокая температура. Меня перевели в тюремную больницу.

Совсем рядом с кроватью я увидел стоящего на коленях смеющегося Ягоду и плачущего Бухарина.

– Бог есть! – кричал Ягода и, торжествуя, хохотал. Бухарин продолжал плакать.

Я все пытался высказать им некую важнейшую мысль. Невероятную по значительности мысль. Я хотел быстрей донести ее до них, чтобы не забыть… Погиб Ягода, погиб Бухарин… и вот гибну я. Погибли мы все, чтобы понять: Бог есть. Сам того не сознавая, Коба убивал нас, убивавших прежде других, нас, великих атеистов, рушивших храмы, глумившихся над иконами. Убивал нас, вождей и сынов Революции… именем Революции. Мой друг Коба был орудием в Его руке, вечным языческим Атиллой – бичом Божьим. Но как только я это произнес… раздался хохот, неудержимый хохот. Хохот Дьявола. И я услышал свой голос: «Да нет же, нет! Все это обман… Он убил Катю… Миллионы и миллионы! Они погибли и гибнут в этом аду… созданном им аду! И там, в аду – моя жена… Он убивал всю старую жизнь, уничтожал все. Его заповеди – “не предай, не сотвори себе кумира, не лжесвидетельствуй”… Нет ни одной Божьей заповеди, которую он не растоптал бы, создавая страшного нового человека. Своего человека. И он будет это делать дальше. Он не остановится… Не остановится. Если не остановить…»

И вдруг я ясно понял, что не умру… и очнулся!

Была глубокая ночь Я… начал молиться. Все те слова, которые давно забылись, неожиданно зазвучали в мой душе: «…Я пошлю на землю голод, – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его…»

Боже, я отдал бы все… чтобы прочесть ту самую Библию… которую ненавидел читать в семинарии. Воистину пересохшими от жажды губами кричал: «Жажду!»

И вдруг четко различил присутствие в тишине.

И заплакал. Я плакал горько, сладко, как плачут в детстве, и это были счастливые слезы. Будто что-то ужасное, мертвое вышло из меня. Я просил Его оставить меня жить, чтобы я, вновь уверовавший в него, мог искупить… Как же все просто… как же все просто… И в последний час не поздно вернуться к Тебе»…

Я точно знал, что… выйду! Он мне сказал это.

И я понял – зачем

Я вновь проснулся под утро и с изумлением осознал: здоров! Здоров!

Как я ждал наступления дня и Чуда. Но пришел день, и… все было, как обычно.

Однако уже вечером, к моему ужасу, из тюремной больницы, казавшейся мне санаторием, меня вернули в мою каморку.

Наступила обычная холодная ночь. Я сумел заснуть на своих ледяных нарах только под утро. И мой короткий сон разрушил голос:

– Товарищ К-дзе… товарищ К-дзе!

Я никак не мог сообразить, где я? Я уже давно не был ни товарищем, ни К-дзе! Я был заключенный номер…

Но все это я понял потом… Тогда же в страхе вскочил. Надо мной склонился сам мордатый начальник лагеря.

Впоследствии, когда у нас с Берией возникли дружеские отношения, он рассказал мне, как все случилось. Коба вспомнил обо мне вскоре после Парада Победы…

На параде, когда он стоял на Мавзолее и маршировавшие по площади солдаты швыряли гитлеровские знамена к подножью Мавзолея (точнее, к его ногам), думаю… нет, уверен: захотелось ему, чтоб и я увидел его торжество. Ведь из той, из прежней жизни, у него остался, пожалуй, один я.

В то счастливое победное время Берия и Молотов были у него ночью на Ближней. Под утро, провожая гостей, Коба вдруг поинтересовался:

– Да, Лаврентий, все хочу спросить, а где наш Фудзи?

– В лагере, Иосиф Виссарионович, – оторопел Берия, который арестовал меня по его приказу!

– Не может быть! Кому в голову пришло это безобразие? Такой человек! Ай-ай! Разве можно так поступать со столь заслуженными людьми. Ты разберись и проследи, чтобы немедленно вернули моего друга Фудзи. – И добавил: – А жена его где?

– Она… тоже, Иосиф Виссарионович…

– В лагере?! – продолжал удивляться Хозяин. – Это надо срочно исправить, и накажи построже олухов, которые это сделали. Чтоб завтра оба были в Москве.