Иосиф Бродский после России - [3]
Венцлова Т. Статьи о Бродском. М.: Baltrus, 2005.
Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Языки рус. культуры, 1998.
Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: В 3 т. / Репринт издания 1967 г. М.: Терра, 1991. Т. 2.
Тарановский К. Ф. О поэзии и поэтике. М.: Языки рус. культуры, 2000.
Шестов Л. Сочинения. В 2 т. М.: Наука, 1993. Т. 2.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
БКИ — Иосиф Бродский: Большая книга интервью / Сост. В. Полухина. М., 2000.
ПМ — Бродский И. Пересеченная местность: Путешествия с комментариями: Стихи. М., 1995 (комментарии в издании разбиты по отдельным стихотворениям).
ПСН — Бродский И. Пейзаж с наводнением. Ann Arbor, 1996 (переиздание: СПб., 2000).
ЧР — Бродский И. Часть речи: Стихотворения 1972–1976. Анн Арбор: Ардис, 1977. 1
PC — Бродский И. Рождественские стихи. М.: Независимая газета, 1992.
У — Бродский И. Урания. Ann Arbor: Ардис, 1987.
ТиД — Бродский Иосиф. Труды и дни / Сост. Л. Лосев и П. Вайль. М.: Независимая газета, 1998.
ПП — Бродский И. Примечания папоротника. Bromma: Hylaea, 1990.
CpiE — BrodskyJ. Collected Poems in English. NY, 2000. PS — Brodsky J. A Part Of Speech. NY: Oxford, 1980. TU — BrodskyJ. To Urania. NY, 1988.
Комментарии сделаны по текстам, опубликованным в 3 и 4 томах «Сочинений Иосифа Бродского» (СПб.: Пушкинский фонд, 2001).
Сведения о первых публикациях по: Лапидус А. Я. Иосиф Бродский: Указатель лит-ры на рус. яз. за 1962–1995 гг. 2-е изд. СПб., 1999.
КОММЕНТАРИИ К СТИХАМ
1972 год («Птица уже не влетает в форточку…») Т. 3 С. 16–19.
Впервые: Вестн. РСХД. 1973. № 2–4 (108–110).
Виктор Голышев (род. 1937) — переводчик, друг Бродского. Перевел на русский язык эссе «Меньше единицы», «Шум прибоя».
Здравствуй, младое и незнакомое / племя… Слегка измененная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Вновь я посетил…» (1835).
«Бабочка» («Сказать, что ты мертва?») Т. 3. С. 20–24.
Впервые: Вестн. РСХД. 1973. № 2–4 (108–110).
В интервью Еве Берч и Девиду Чину в 1980 г. Бродский говорит об этом стихотворении: «Я пытался соединить две сущности — Беккета и Моцарта. Много лет назад, в России, я ухаживал за девушкой. Мы ушли с концерта, концерта Моцарта, и когда мы бродили по улицам, она сказала мне: "Иосиф, в твоей поэзии все прекрасно" и прочее, "но тебе никогда не осуществить в стихотворении ту легкость и при этом тяжесть, какая есть у Моцарта". Это меня как-то озадачило. Я хорошо это запомнил и решил написать стихи о бабочке. Что ж, надеюсь, у меня получилось» (БКИ, с. 61).
Строфы, обладающие осевой симметрией, расположены по центру листа, как бы воспроизводя форму бабочки — скорее всего Бродский заимствует этот прием у английских поэтов-метафизиков XVII века, в частности у Дж. Герберта (ср. стихотворение «Easter Wings», напоминающее раскрытые крылья птицы).
ты, как мысль о вещи, / мы — вещь сама… Платоновская идея разделения вещей и идей вещей неоднократно отражается в поэзии Бродского. Ср.: не мысли о вещах, но сами вещи в стихотворении «Подсвечник».
Жива, мертва ли — Г. А. Левинтон отмечает возможную перекличку этой строчки с мандельштамовской строкой о бабочке из «Восьмистиший»: жизняночка и умиранка (Левинтон Г. Смерть поэта: Иосиф Бродский // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 205).
Ты лучше, чем Ничто… как легкая преграда / меж ним и мной… Как отмечает В. Полухина, эта строфа перекликается со строчками Хлебникова из стихотворения «Завода слова духовенство…» (1921):
Ведь нечто — тяжесть, сила, долг, работа, труд,
А ничто — пух, перья, нежность, дым,
Объёма ящик, полный пустоты,
То ящик бабочек и лени и любви.
И тучею крылатых ничего, нема и грустных ни
Откроется мешок молчанья.
См. также: Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge, 1989. P. 181–194. Bemea Д. Изгнание как уход в кокон: Образ бабочки у Набокова и Бродского // Русская литература. 1991. № 3. С. 167–175; Степанов А. Г. «Ты лучше, чем Ничто»: Стихотворение И. Бродского «Бабочка» // Проблемы и методы исследования литературного текста. Тверь, 1997. С. 16–24.
«В озерном краю» («В те времена в стране зубных врачей…») Т. 3. С. 25.
Впервые: Континент. 1974. № 1.
В те времена в стране зубных врачей… я, прячущий во рту /развалины почище Парфенона… Ср. у В. Набокова в романе «Камера-обскура» дантиста, у которого «вероятно, художественное отношение к тем трагическим развалинам, к тем эректеонам и парфенонам, которые он видит там, где профан нащупает лишь дырявый зуб» (см.: Левинтон Г. Смерть поэта: Иосиф Бродский // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 205). Бродский отмечал в одном из интервью, комментируя эти строчки: «Суть в том, что это на самом деле не метафора. Это буквально, особенно с тех пор, как я приехал в Анн Арбор с российской зубоврачебной работой, если можно так выразиться. На самом деле, это не работа дантиста, это что-то противоположное. У меня были проблемы, и друзья отвели меня к врачу. Он удалил штук пять сразу, за один прием. Я даже не помню, как добрался до дому. В ту минуту, когда я упал на постель, в дверь позвонил почтальон, и это оказался счет. У меня возникло ощущение, что врач одной рукой выдергивал зубы, а другой выписывал счет. Но дело в том, что здание, в котором я преподаю, находится совсем рядом со школой дантистов, и там всякие символы и даже статуи. Современная скульптура, которая изображает развитие стоматологии. Отсюда и стихи» (БКИ, с. 65–66).
Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века. Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.