Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной - [5]
При поверхностном взгляде на стихи Ахматовой и Бродского кажется, что перед нами действительно два принципиально различающихся поэтических подхода. Для поэзии Ахматовой, как принято считать, характерны лаконизм, пристрастие к малым формам, ориентация на психологическую прозу и сравнительно небольшое количество метафор. Бродский обычно ассоциируется с «большими стихотворениями». Для его текстов характерны развернутые синтаксические конструкции, перетекающие из строки в строку и даже из строфы в строфу, обилие оригинальных метафор и построение большого стихотворения на развертывании последовательных метафорических рядов.
Кажется, что в этом смысле Бродский прав, когда формулирует принципиальное отличие собственной поэзии от поэзии Ахматовой. Однако пристальный взгляд на их стихи позволяет увидеть за этими существенными различиями некоторую глубинную связь — сначала неуловимую, затем выстраивающуюся в определенные ряды сходств и подобий. Причем чем более зрелой и непохожей ни на кого другого становится со временем поэзия Бродского, тем отчетливее звучат в ней эти фоновые ноты ахматовской поэтики. Разумеется, они существуют на фоне иногда более мощных мотивов — Цветаевой, Мандельштама, Фроста, Одена, других поэтов[30] — и иногда затеняются ими, но при этом никогда не теряются и отчетливо прослеживаются сквозь десятилетия поэтического творчества Бродского. О некоторых из этих рядов я постараюсь сказать чуть более подробнее.
Однако сначала стоит отметить, что сходство художественных миров Бродского и Ахматовой на широком тематическом уровне уже отмечали. Так, Дмитрий Лакербай пишет, правда, с понятной оговоркой: «Явно восходят к Ахматовой (в том числе и к Ахматовой) темы времени, памяти, культуры, внимание к классическим поэтическим формам»[31]. Подобное тематическое сходство не должно вводить нас в заблуждение — в конце концов, кто из поэтов не обращался к темам памяти и культуры, а внимание к классическим поэтическим формам свойственно целым поэтическим школам и поколениям поэтов. Однако, если чуть более детализировать это наблюдение, можно увидеть, что у Бродского и Ахматовой есть общее для них обоих и частное, по сравнению со многими другими поэтами, поле притяжения, связанное с этими темами.
И Ахматова, и Бродский отчетливо знали, что, хотя «опыт восприятия прекрасного обостряет в нас общее чувство жизни», как превосходно суммировал один из крупнейших философов ХХ века Ганс-Георг Гадамер положения кантовской «Критики практического разума»[32], само это чувство жизни оказывается глубоко первичным и диктует поэту, как именно прекрасное воспринимать.
Хорошо известно многократно цитируемое определение Ахматовой, выводящее поэзию из этого общего чувства жизни:
Часто оно понимается ошибочно — как оправдание для поэта, который обращается к частным и незначащим темам, — но для Ахматовой таким сором становятся события единственной и неповторимой человеческой жизни. Борис Эйхенбаум уже в 1923 году сформулировал эту особенность творчества Ахматовой в целом: «Перед нами конкретные человеческие чувства, конкретная жизнь души, которая томится, радуется, печалится, негодует, ужасается, молится, просит и т. д. От стихотворения к стихотворению — точно от дня к дню. Стихи эти связываются в нашем воображении воедино, порождают образ живого человека, который каждое свое новое чувство, каждое новое событие своей жизни отмечает записью. Никаких особых тем, никаких отделов и циклов нет — перед нами как будто сплошная автобиография, сплошной дневник»[33].
В поздней лирике Ахматовой появляются и тематизация, и циклизация, но вот это ощущение дневника, размышления над простыми событиями жизни — сохраняется. Конечно, сор Ахматовой — это не мусор и грязь. Здесь и пушкинский фламандской школы пестрый сор, и известная поэтическая декларация Иннокентия Анненского:
В поэзии, как и в жизни, граница между высоким и низким неуловима, а любая попытка говорить только о возвышенном — неестественна. «Я не понимаю этих больших слов — „поэт“, „бильярд“», — иронически говорила Ахматова в таких случаях, как вспоминают многие ее собеседники.
Вяч. Вс. Иванов пишет: «Ахматову занимал тот сор, из которого растут стихи („Когда б вы знали…“). Она говорила, что поэзия вырастает из таких обыденных речений, как „Не хотите ли чаю?“. И из них нужно сделать стихи. В этом для нее было и чудо поэзии, и невыносимые трудности сочинения стихов»[34]. Вот оно — то «введение фрагментов прямой речи в стих», о котором говорила В. Полухина в приведенной выше цитате.
И Ахматовой, и Бродскому была близка позиция Стендаля, считавшего, что роль писателя — отражать в равной мере и возвышенное, и обыденное. В «Красном и черном» Стендаль писал: «Роман — это зеркало, с которым идешь по большой дороге. То оно отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы. Идет человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало!»
