Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005) - [21]

Иногда Бродскому трудно было не только с другими людьми, но и с самим собой. У меня было такое впечатление, что он не любил себя. В письме к Сергееву он говорит о своем "гнусном характере". Трудный у него был характер?

Об отношении к самому себе, о постоянном сознании собственной экзистенциальной вины у Бродского очень много сказано в стихах и в интервью. Мне к этому нечего прибавить. А характер — "нрава он был не лилейного". В молодости часто высказывался с обидной прямолинейностью, дерзил. С годами, конечно, стал вежливее, тактичнее. Кроме того, он жил с нестандартной скоростью и этим мог причинять окружающим неудобство и огорчение, поскольку люди, живущие в обычном человеческом темпе, воспринимали это как непостоянство. Но это я сужу со стороны. К нам с Ниной он всегда относился очень деликатно. Мне с ним было легко.

При всем при том, он оставался в любой ситуации самим собой, а для этого следует хорошо знать себя. Как, на ваш взгляд, он относился к самому себе! С любовью, с уважением, с гордостью, с должным смирением?

На каждый из этих пунктов можно ответить: знал себе цену.

"Люди, которые занимаются поэзией, — самые совершенные в биологическом отношении образцы человеческого рода", — говорит Бродский в одном интервью. Разделяете ли вы столь политически некорректное заявление?

Это ведь не рациональное умозаключение, а метафора, по-настоящему понятная только в контексте других метафорических высказываний Бродского о поэтах и поэзии. Понимать и "разделять" это буквально — нельзя.

Бродский несколько раз пишет о предательстве и в стихах и в прозе: "неважно, сколько раз тебя предавали". Что конкретно он имеет в виду? Предательство женщин, друзей, знакомых? Или что-то более глубокое и общее?

Думаю, что "предательство женщин, друзей, знакомых".

Его самого тоже продолжают обвинять в предательстве: отказался приехать в родной город и получить звание почетного гражданина, не вернулся в Россию, и вплоть до истеричных выкриков: "нет не любил он, не любил, не любил он родину". Стоит ли защищать его от пошлости неправды? Или лучше нам вспомнить слова самого поэта: "И защищать тебя / от вымысла — как защищать деревья / от листьев с ихним комплексом бессвязно, / но внятно ропщущего большинства"!

Обвинения в "предательстве" — полная чушь. Они — свидетельство ущербности обвинителей. Ведь кто обычно распинается в любви к родине, "обижается за державу" и т. п.?

Те, кому нужно заполнить пустоту в душе заемными символами — березками, двуглавыми орлами, осьмиконечными крестами или там шестиконечными звездами, звездами и полосами… Для Бродского родина — это люди, страдания которых он разделял в сумасшедшем доме, в вагонзаке и на колхозном поле, это "уступчивость речи русской", это русская литература, петербургская архитектура. От этой родины его оторвать невозможно, она — его стихи, его кровь и плоть.

Что вы знаете о "карьере" летчика? Он учился летать в Мичигане. Вам не кажется, что без этого опыта он не написал бы свое послание человечеству "Крик осеннего ястреба"?

Он в юности очень увлекался книжками Сент-Экзюпе- ри "Ночной полет" и "Земля людей". В Энн Арборе взял несколько уроков. Бросил это дело главным образом потому, что для пилотирования самолета нужно научиться очень четко пользоваться профессиональным языком летчиков и авиаконтролеров, а у него и обычный английский тогда еще оставлял желать лучшего.

Очень может быть, что взгляд с высоты — из опыта полетов. Но не в меньшей степени "Осенний крик ястреба" обязан и мифу об Икаре, и оде Горация "К Меценату", и "Царскосельскому лебедю" Жуковского, и, конечно, "Орлу" Гумилева, и даже, может быть, "Песне о Соколе" Горького. Между прочим, я как-то прочитал это стихотворение ученому-орнитологу и услышал, что с точки зрения науки там все невероятно, чистая выдумка. Стихи гениальные.

Как вы относитесь к сегодняшним исследованиям о творчестве Бродского? Вам не кажется, что в некоторых из тех, что опубликованы в последние годы в России, вместо анализа сложного и прекрасного мира поэта идет подмена и упрощение его воззрений и идей?

"Бродсковедение", которое мы с вами начинали лет двадцать назад, сейчас работает с индустриальным размахом. Есть хорошие исследования — книга Ранчина, например. Есть две очень емкие, интересные книги — насколько я с моей весьма скромной философской подготовкой могу судить — о Бродском в свете философии: Ирины Плехановой (издание Иркутского университета) и Евгения Келебая (Москва, изд. "Университет"). В обеих книгах, правда, не все в порядке с названиями. У Плехановой то ли несколько названий на выбор, то ли одно несусветно длинное, а у Келебая — короткое, но непонятное: "Поэт в доме ребенка". При чем здесь заведение, куда сдают подкидышей, я не понял. Кроме того, Келебая мне было очень трудно читать из-за его манеры чуть ни каждое второе слово брать в кавычки. Вроде: "Келебая "очень трудно" "читать" из-за его "манеры"…" Это вроде как разговаривать с человеком, у которого лицо дергается от сильного нервного тика.

Но за всем уследить я не в состоянии. Меня огорчает то, что мы имеем дело с огромным количеством анализов и интерпретаций, но только изредка с историко-архивной и текстологической работой. А ведь в литературной и общественно-политической биографии Бродского еще многое требует прояснения. Конечно, Бродский не раз высказывался против "биографизма", говорил, что факты личной жизни поэта ничего не дают для понимания его стихов. Но как только он сам принимался рассуждать о стихах Цветаевой, Кавафиса, Фро- ста и других, то вовсю пользовался биографическими материалами. Пока что мы часто принимаем за биографию Бродского тот миф, который он сам лелеял, и тот миф, который ему, по словам Ахматовой, сделали ("Какую биографию делают нашему рыжему!").