Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005) - [164]

.

Как-то в 1987 году Иосиф прилетел в Айову около полудня и сразу спросил, какие у меня планы на этот день. Я ответил, что у меня занятия по литературному переводу. Он сказал: "Давай проведем их вместе". В результате я вошел в аудиторию, где сидела небольшая группа дипломников, в сопровождении новоиспеченного Нобелевского лауреата. Иосиф сказал, что только послушает, но уже вскоре втянул меня в диалог, который постепенно становился монологом. Кончилось все тем, что он отвечал на вопросы воодушевленных студентов.

Вы обнаружили что-нибудь общее между вами и Бродским? Скажем, разделяете ли вы его представление о поэзии как о силе, оздоравливающей разум и душу человека?

Мы едва ли обсуждали с ним такие вещи! Тем не менее я верю в то, что поэзия — это разновидность терапии, как же иначе — и для писателя, и, в меньшей степени, для читателя.

Что из его стихов вы перевели в первую очередь?

Я переводил те стихи, что вошли в его первый сборник, "Остановка в пустыне", изданный Чеховским издательским домом в Нью-Йорке. Я не помню, какие именно стихи, но это, конечно, были ранние тексты — те, что он неохотно включал в позднейшие издания. Кроме того, я перевел, по его просьбе, цикл "Часть речи", но это было позднее.

Я знаю, что вы переводили "Еврейское кладбище", "Из школьной антологии" и "Лагуну". Когда Иосиф начал вмешиваться в ваши переводы?

В "Еврейское кладбище" он не вмешивался. Ему, как известно, не слишком нравилось это стихотворение, но он не возражал против его публикации в антологии "Русская послевоенная поэзия", которую я редактировал. Во время работы над "Лагуной" и другими текстами я уже был близко знаком с Иосифом, и мы обсуждали некоторые детали перевода. Он, разумеется, принуждал меня как можно ближе придерживаться формы исходного текста. В частности, он хотел, чтобы рифмы были сохранены.

Когда вы начали систематически переводить его стихи?

Я никогда не переводил их систематически. Как я сказал, я перевел несколько его ранних работ еще до того, как мы познакомились. В то время меня особенно интересовало одно его стихотворение, "Холмы". Я сделал черновой вариант перевода, но не довел его до конца. Это очень раннее, но пленительное стихотворение — как мне казалось, новелла, заключенная в сложную стихотворную форму.

У вас с Иосифом были разногласия по поводу подхода к переводам?

Да, мы чуть не разругались на этой почве! В то время я был твердо убежден, что переводчик поэзии должен сосредоточиться на строгом и четком смысловом воспроизведении оригинала. Любая попытка приблизиться к форме, для столь разных языков как английский и русский, по моим тогдашним представлениям, вела бы к предательству — семантическому предательству исходного текста. Я тогда был согласен с точкой зрения Набокова на этот счет[189].

Бродский известен тем, что он устанавливал правила, будь то в поэзии (ее моральные ценности), преподавании (он настаивал, чтобы студенты учили стихи наизусть) или технике перевода (он считал важным сохранение размера и рифмы). Насколько гибким или упрямым он был со своими переводчиками?

По-моему, он не доверял переводчикам. Я не стал бы его в этом обвинять: вся его жизнь была посвящена поэзии — в особенности русской поэзии. Он просто не принимал ограничений перевода. Этой точке зрения можно сочувствовать, но она не облегчала работу с ним.

Что его заставило переводить собственные стихи?

Думаю, то, что он оказался в двуязычной ситуации: русский поэт, живущий в Америке, в англоязычной — американской — среде. Кроме того, из-за его абсолютистского подхода к переводам, не разделяемого его переводчиками, единственным честным шагом для него был бы собственный перевод стихов. А еще, конечно, он очень много переводил на русский. Он очень ценил английских поэтов, в особенности метафизиков, как известно. Для того, кто перевел Джона Донна на русский, нет ничего невозможного!

Может ли английский читатель усмотреть разницу между стихами, написанными Бродским по-английски, и стихами, переведенными им с русского?

Думаю, да — потому, что большинство стихотворений, написанных Бродским по-английски, довольно просты (это как бы Оден в облегченном стиле), в то время как его автопереводы с русского зачастую достаточно сложны. С другой стороны, между ними есть и что-то общее, поскольку у Иосифа выработался своеобразный способ употребления английского языка.

В сборнике "Меньше единицы" (1986) из восемнадцати эссе только три в оригинале написаны по-русски. Вы знаете, как и почему Бродский начал писать по-английски?

Боюсь что нет, но очевидно, что для человека смелого — если не сказать безрассудного — каким был Бродский, искушение писать по-английски, обходя тем самым потребность в переводе, неизбежно искажающем оригинал, было непреодолимым.

Вы как-то сказали, что когда вы читаете Бродского по- английски, вы слышите голос Бродского по-русски…

Я даже вижу Иосифа, его руки, напряженные в карманах пиджака, выступающую челюсть, пристальный взгляд, как бы на что-то, привлекшее его внимание, в то время как он продолжает чуть рассеянно произносить строки, то есть пока строки продолжают им произноситься. Его голос повышается симфонически: "…Сын или Бог…", уже (как ни странно?) на пути к внезапному снижению — а затем пауза, и падение на полную октаву: "…я твой", — и поэт, с почти смущенным, неохотным поклоном и мимолетной страдальческой улыбкой покидает свое стихотворение.