Иосиф Бродский: Американский дневник - [16]
И только в следующей строке дается указание на то, как следует понимать данную фразу. Прочитав и осознав следующее предложение, можно вернуться назад и восстановить логику высказывания: (…) южане здесь по субботам ездят к северянам и, возвращаясь под хмельком пешком, порой на Запад забредают — тема для скетча.
Говоря о географической природе такого сравнения, Бродский, имел в виду относительно небольшую территорию Литвы, что не могло не сказаться на уподоблении родины "подруге", а не традиционно принятым образам. Не очень тонкий вкус, который проявил поэт при таком сравнении, объясняется тем, что слово "подруга", в отличие, например, от "матери" или "жены", обычно имеет временное, непостоянное, отчасти легкомысленное значение.
Шестая строфа стихотворения помогает уточнить, что подразумевал автор под словом "некуда" в предыдущей строфе: В полночь всякая речь обретает ухватки слепца; так что даже "отчизна" на ощупь — как Леди Годива (VI).
"Некуда" — нет отчизны и, возможно, нет даже желания туда вернуться, хотя бы мысленно. Может быть, поэтому в воображаемом разговоре с другом Бродский напоминает ему о Дариусе и Гиренасе — двух литовских летчиках, которые ради возвращения предприняли отчаянную попытку перелететь через Атлантику на неприспособленном самолете. Их поступок долгое время не давал поэту покоя и, вполне вероятно, послужил отправной точкой для написания "Литовского ноктюрна" как противовес, как главный аргумент в споре с другом.
Для самого Бродского, когда он думает об отчизне, "речь обретает ухватки слепца", то есть вся внешняя шелуха — обида, раздражение, гнев — слетает, как слетает одежда с леди Годива[52], и она (отчизна) предстает совсем в другом обличии.
Образ леди Годива у Бродского соотносится со стихотворением Мандельштама "С миром державным я был лишь ребячески связан". В этом стихотворении, написанном в 1931 году триумфа сталинской государственной системы, присутствует и образ Петербурга — "самолюбивого, проклятого, пустого, моложавого", вызывающего раздражение и в то же время обладающего необъяснимой властью над мыслями и чувствами поэта. Пытаясь найти объяснение этой мистической связи, Мандельштам обращается к воспоминаниям о далеком прошлом: Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Мыслям и чувствам моим по старинному праву? Он от пожаров еще и морозов наглее,
Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый. Не потому ль, что я видел на детской картинке
Леди Годиву с распущенной рыжею гривой, Я повторяю еще про себя, под сурдинку:
"Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…".
В статье 1991 года, посвященной стихотворению Мандельштама, Бродский говорит о том, что леди Годива — это актриса Вера Судейкина, в доме которой в Коктебеле Мандельштам был частым гостем. На одной из ее фотографий 1914 года "вполоборота, через обнаженное плечо на вас и мимо вас глядит женщина с распущенными каштановыми, с оттенком бронзы, волосами, которым суждено было стать сначала золотым руном[53], потом распущенной рыжею гривой"[54].
В контексте стихотворения "С миром державным я был лишь ребячески связан" образ, запечатленный на фотографии, приобретает обобщенное значение утраченного идеала, "Величавой Вечной Жены", и определяет тематику стихотворения в целом. Тема прощания и "трагедия отказа от запретных воспоминаний" ("Леди Годива, прощай… Я не помню, Годива…") созвучны настроениям Бродского в эмиграции.
В шестой строфе "Литовского ноктюрна" слово отчизна
Бродский заключает в кавычки, возможно, потому, что была она для поэта скорее мачехой. Однако, чтобы избежать иного прочтения, в следующих строках поэт сообщает и о "микрофонах спецслужбы в квартире певца", и "всплесках мотива / общей песни без слов", и о том, что человеческая жизнь там ничего не стоила. "Наступив" на человека, государство даже не замечало его, как будто перед ним был не человек, а муравей. И только близкие люди еле слышно, учащенным биением пульса, и писатели — скрипом пера — "возвещали" об этом миру: "Отменив рупора, / миру здесь о себе возвещают, на муравья / наступив ненароком, невнятной морзянкой / пульса, скрипом пера".
В VI строфе стихотворения от исторической ретроспективы автор переходит к описанию недавнего прошлого, в котором у него и его собеседника было много общего.
2.
"Литовский ноктюрн" состоит из двадцати одной строфы. На тематическую завершенность и относительную самостоятельность строф стихотворения указывает обозначение их с помощью цифр. По тематике "Литовский ноктюрн" распадается на пять частей: четыре первые части — каждая по пять строф и последняя двадцать первая строфа — заключительная.
Если в первой части (строфы I–V) речь шла о Литве в составе Российской империи, то вторая часть начинается с воспоминаний об их общем "доме", где жизнь не была раем. Но то, что есть в их сегодняшней жизни, — и хорошее, и плохое — связано с этим прошлым.
VII Вот откуда твои щек мучнистость, безадресность глаза, шепелявость и волосы цвета спитой, тусклой чайной струи. Вот откуда вся жизнь как нетвердая честная фраза, на пути к запятой. Вот откуда моей, как ее продолжение вверх, оболочки в твоих стеклах расплывчатость, бунт голытьбы ивняка и т. п., очертанья морей, их страниц перевернутость в поисках точки, горизонта, судьбы.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.