Иосиф - [24]

– Змея ловите! Змея! – да Кайзер сам и кричал! – Из его же тюрьмы бегуть! Ха!

Змея поймали и заспиртовали его в стеклянную, … нет, не банку, таких тогда банок, как сейчас, не было. В колбу! Заспиртовали и выставили на видное место. В клубе. Было у нас помещение, клубом его и называли. Там нам политические дела втолковывали и всё такое: тоси, боси! Учили советскую власть любить! Ха!

– А Жора? – спросила Таня.

– Жора? Жора, Таня, после того собралси помирать! Его уж и не трогали в своём закутке. Он до того изменился! Стал совсем другим человеком. У него лицо поменялось. В глазах теплота какая-то появилась. И стал наш Жора, как дитё! Беспомощный. Он ругаться перестал, кричать и плеваться, и всё просил Пахома, чтобы тот читал ему молитвы. Как-то подозвал меня к себе…

– Он, чего, лежал что ли? – опять сестра спросила.

– Лежал, Таня, лежал. Да там, Таня, всего ничего прошло после змея, как он и умер. Ага! Вот позвал, за руку взял меня и говорить:

– Прости меня, Иосиф.

– За что мне прощать тебя?! – удивляюсь я. – Ты мне зла никакого не причинил.

– За всё прости!

Он у всех прощение просил. А вечером перед смертью своей с Пахомом они запели – «СО СВЯТЫМИ УПОКОЙ». А тогда же все верующие были, и вдруг все в бараке молиться стали, кто-то и ещё запел. И так всё стройно стало выходить! Помню, я аж растерялси и заплакал, и так плакал, так плакал! – отец запнулся, глотая и заглушая предательские слёзы. – И мне было стыдно, а остановиться я не мог. И мне казалось, что из меня хтой-то тоже вылез. Правда-правда! Не помню почему, но вот так всё и было! И мне после слёз энтих так легко стало! – отец опять замолчал. Таких глубинных признаний мы от своего родителя никогда не слышали.

– Ну а что же ещё за страшная история произошла? С ремённой передачей? – я попытался увести отца от его сокровенных признаний.

– Страшная?! – улыбнулся отец и машинально пригладил скатерть. – Да ты знаешь, Паша, после того в Дворянском в тюрьме я пробыл ещё… дня три. Не больше! И меня, я прям вот и не ведал, и не гадал, освободили досрочно.

– За подписью Вышинского, – вставила мать. – У меня и бумажка есть, показать?

– Да подожди, мам, с бумажкой, потом! Пап?!

– Это уже был разгар лета, самая наша работа пошла. Я только из одного конца плантации успевал до другова ездить, за установками смотреть. Если Кайзер выезжал на плантацию, с Кайзером мы и ездили на лошадке моей хромой. Я жа говорю, что Кайзер больше был, как председатель колхоза. Ему зачем на дизеля смотреть? У него жа – люди! А он сам, сам за всем присматривался! За людьми, за имуществом. Врагов у него, считай, не было. Хто бы мог ему и за что мстить? А тут так вышло, у нас туда, к Умёту, крайняя поливальная установка ремнём забила. Ослаб ли, чё? Ремень. Помнишь, как на мельнице в Нижней Речке иногда ремень бил? Нет-нет, а потом как ослабнет и начинает буксовать и хлопать?

– Помню, пап, – вспоминаю я. – Вовка обычно говорил: «Щас отец остановит двигатель и на мельнице наступит тишина».

– Ага, ага, – радостно подхватывает родитель. – Вы жа на мельнице, считай, и выросли! Вот и у меня туда, к Умету, ремень повел себя как-то не так, хотя я его, помню, только-только наклепал, натянул. Утром едем, я и говорю:

– Рудольф Иваныч! Кайзера звали Рудольфом, отчество какое-то не то, но иногда, кто по имени отчеству к нему обращался, называли его Рудольфом Иванычем.

– Зеки его так величали? – пытаю я отца.

– Да нет, Паша! Заключенные, как положено – гражданин начальник! Вольнонаёмные к нему так обращались – Рудольф Иваныч. Ну и я, – отец слегка заважничал. – Мне он сам разрешил называть его по имени и отчеству. Когда вдвоём мы были. Ага! Рудольф Иваныч, – говорю, – надо б тот посмотреть, ремень. Ну, всегда так было, скажешь ему: «Рудольф Иваныч, надо туда!» Туда и едем. «Рудольф Иваныч, надобно сюда», сюда и заворачиваем. А тут, Паша, – отец изгладил всю скатерть, – веришь или нет, он мне и говорить: – «Ты, Иосиф, яжжай в ту сторону, а я туда! – в противоположную показал. – Как наладишь там, приезжай за мной. Я там буду», – указывает. Ну а я чего? Начальник приказал. А сердца чего-то ёкнула. Ну, вот ёкнула и всё тут! Я к той установке подъезжаю, а она работает, как часы! Ремень в струнку идеть! Посмотрел, посмотрел, ага, всё нормально. Порадовалси. Поворачиваю обратно. Ну а их – не одна жа поливальная установка! Едешь да и присматриваешь. Качаить? Ну и слава Богу! К другой едешь! Еду, еду, а плантация-то ровная и далеко туда видать. И я сначала не придал значения – ездовой проскакал. Вдалеке. И поскакал в ту сторону, куда Кайзер мой ушел. Смотрю, другой скачет. И туда же! Опять сердца моя – стук! А народ жа тут заключенный, в грядках согнутый, ну и, как положено, – охранники с оружием. Смотрю, охранник один оттуда бегом, сломя голову. Подбегает к другому охраннику, да и что-то ему кричит. От меня далековато, не слышу что. А наш брат, заключенный, кто рядом был, спины распрямили. И гляжу, плантация наша вся зашевелилась.

– Кайзера убили! Кайзера убили, – слышу.

Гляжу – в мою сторону верховые скачуть! – отец замолчал, разглаживая скатерть, а потом с видом виноватого человека остановил на мне свой жалостный-жалостный взгляд, – Ну, в общем, Паша, как хочешь, у меня во рту так пересохло, что жизни никакой нету! Я столькя слов за всю жизню не сказал, как щас табе! Чайкю налей, а? Горлушку смазать!