Иосиф - [16]

– Пап, ты про бабушку расскажи, – просит Таня.

– Бабушка? – отец вздыхает и какое-то время молчит. – Бабушка ваша говорила, что пришли страшные времена, что церква скоро разрушать будут. У нас на Водиных церкви не было. Казаки-старики решали построить, а тут вон что вылезло! И мы ездили в Солонку, в основном, по праздникам.

– А ты, Ося, – говорила мать, – научись крестик внутри класть.

– Как, внутри? – это уже я спросил.

– Ну, в мыслях! Начинай со лба, на живот и плечи справа налево. Всё могёть быть, и церкви рядом не будить, – говорила она. – И где бы ты ни был, чего бы с тобой ни стало, крест положи внутри, да и скажи: «Господи, помилуй!» Она ещё какие-то молитвы мне давала, учила со мной. Отче наш – помню…

Отец замолчал. Он никогда не говорил нам о Вере, о молитвах, а тут разговорился… Он сидел к нам спиной, голова была склоненная, плечи опущенные. Делал вид, что чем-то занят. Молчал, казалось, несколько минут, а потом продолжил каким-то не своим, низким голосом прокашливаясь.

– В Авраамовском догорает, а меня в Динамо уже берут! Во как НКВД работала! Как вам объяснить? В Нехаево, напротив церкви, через дорогу стоял дом длинный с низами. Там находились энкэвэдешники. Я не помню и не знаю, кому он принадлежал до революции. Да это и не важно. Но в низах, видать, старый хозяин хранил зерно или крупы какие? Вот в эти низы арестованных сажали. И меня туда бросили. В тот раз оказался я там один. – Отец опять замолчал, начал бесцельно передвигать разные предметы на верстак. – Меня там чуть крысы не съели. Страх Божий, сколько их было! Я от них всю ночь пинжаком отбивалси! Они же лезут по ногам, телу, в лицо, на шею! Да огромные, как кошки! Был бы в одной рубахе, они бы меня там и загрызли.

Точно такая картина – это уж потом, после тюрьмы моей – с Николаем Рыбачком вышла. Верка Рыбачек, соседка наша, любимая доярка Хрущева! Так вот, отец её Николай на тракторе работал. На Фордзоне. Раз трактор у него встал. С утра не завелся. А их, тракторов, в то время – раз, два и обчелся! Он его заводить, а Фордзон – ни в какую! Была страда, и каждая техника была на особом счету Он его до обеда заводил, заводил, не идет Фордзон! Хоть что делай! Не заводится! Что?! Вредительство?! Берут Колю за шкирку и туда, к крысам! Меня быстро находят – к Фордзону! Наверно, я соображал, раз так выходило. Приказывают запустить! Начал я его заводить – не идет! Стал причину искать. И так, и этак. Пошел по топливной системе, открутил патрубок, а он ватой заткнутый. Про вату я никому не сказал. Начали б искать, кто это сделал, нашли бы, посадили или расстреляли. А так только два человека и знали – кто затыкал, да я. Николая, когда оттуда вынимали, он страсть, как орал, залез уже на лестницу и отбивалси от крыс…

– А двигатель завел?

– Да сразу, как вату вытащил…

– А кто затыкал?

– Паша, – отец повернулся ко мне и поморщился. – А ты его знаешь? Тот, кто зуб на Николая имел, он и заткнул. Были такие люди, да к счастью – мало. Тогда как-то друг другу помогали, выручали из беды. Да как бы мы выжили поодиночке? Хэ-э! – отец саркастически рассмеялся.

Вот я ещё историю одну расскажу про то время! Муж крестной твоей, Паша, Николай Ефремов! Это потом они уже покумились с нами. А до этой истории я и матерь вашу не знал и не ведал, что такая раскрасавица живеть в хуторе Авраамовском! Так вот, Николай всю жизнь НКВДЭШНИКОВ и милицию возил на машине. Можно сказать, он ихним человеком был, хочешь – не хочешь, а всю подноготную их знал. А знаешь, какая история с ним вышла? О-о! Тада я ещё с Пашаней жил, с комсомолкой. А жили мы напротив ЭМТЭЕСА. Ну, вот! Прихожу домой, голодный – страсть! И Пашаня моя тут заявляется. Где-то они там, комсомольцы, заседали и решали, как нам ещё лучше надо жить. Ага! Мы строим, а они засядають! Она щастливая, а я – голодный. Она мне начинает рассказывать, как скоро мы распрекрасно заживем! И к нам потянуться китайцы и даже негры, и все люди со всех улусов. Про негров она мне уже все уши прожужжала! У ней негры были, как родные братья. А ещё, Пашаня страсть, как любила поучать. А ещё, ужас как ей нравилось, када её хвалили! О-о-о! Её толькя подхвали, дурочку, она горы свернёть! Ну, какие горы? Небольшие, правда. Но яичницу уж точно пожарить! Ха-ха… Я говорю:

– Я там сало принес!

– Какое сало Иосиф? О чем ты говоришь? В мире такое происходит! А ты – сало!

– Да голодный я, ужас! А хто такие негры? Это я так хитрю.

– Да-а, с такими, как ты, Иосиф, – говорит она мне, – социализьму мы не построим. Ты темный человек! Ты даже негров не знаешь! – говорит. – Ты даже читать не могёшь!

– Не могу!

– Писать не могёшь!

– Да куда мне?! – соглашаюсь. – А ты ба меня подучила и про негров, и всё такое! Толькя, подкорми!

– Давай сало, – говорит, – темнота!

И вот начинает она жарить. Как щас помню: такие куски сала хорошие нарезала! Сало-то – свежее! Она мне – про негров, какие они разнесчастные, и как они к нам руки тянуть, а я на салу смотрю, как ана шкварчит, нюхаю и думаю, как бы они, энти негры с китайцами не ввалились кучкой, да салу мою не слопали! Ну, настоящий кулацкий илимент! Ха-ха… Яйцами залила, на стол вся сковородка встала, хлеб и вилки организовались. И я то-олько вилкой кусок сала насадил, Николай Ефремов вместо китайцев и негров вваливается! И прям с порога – на колени: